– Да, я отправлюсь п-прямо в ад кромешный, – лениво протянул Овод. – У тебя, вероятно, есть там друзья, которым ты хочешь послать в подарок веточки плюща? Только не обрывай его весь.
Зита рванула с колонны целую плеть и в сердцах бросила её на пол.
– Поездка опасная, – повторила она, – а ты даже не считаешь нужным чётно сказать мне все как есть. По-твоему, со мной можно только шутить и дурачиться! Тебе, может быть, грозит виселица, а ты молчишь! Политика, вечная политика! Как мне это надоело!
– И мне т-тоже, – проговорил Овод сквозь зевоту. – Поэтому давай побеседуем о чем-нибудь другом. Или, может быть, ты споёшь?
– Хорошо. Дай гитару. Что тебе спеть?
– «Балладу о коне». Это твой коронный номер.
Зита запела старинную венгерскую песню о человеке, который лишился сначала своего коня, потом крыши над головой, потом возлюбленной и утешал себя тем, что «больше горя принесла нам битва на Мохачском поле[78]». Это была любимая песня Овода. Её суровая мелодия и горькое мужество припева трогали его так, как не трогала сентиментальная музыка.
Зита была в голосе. Звуки лились из её уст – чистые, полные силы и горячей жажды жизни. Итальянские и славянские песни не удавались ей, немецкие и подавно, а венгерские она пела мастерски.
Овод слушал, затаив дыхание, широко раскрыв глаза. Так хорошо Зита ещё никогда не пела. И вдруг на последних словах голос её дрогнул:
Она всхлипнула и спрятала лицо в густой завесе плюща.
– Зита! – Овод взял у неё гитару. – Что с тобой?
Но она всхлипнула ещё громче и закрыла лицо ладонями. Он тронул её за плечо:
– Ну, что случилось?
– Оставь меня! – проговорила она сквозь слёзы, отстраняясь от него. – Оставь!
Овод вернулся на место и стал терпеливо ждать, когда рыдания стихнут. И вдруг Зита обняла его за шею и опустилась перед ним на колени:
– Феличе! Не уезжай! Не уезжай!
– Об этом после. – Он осторожно высвободился из её объятий. – Сначала скажи мне, что случилось? Ты чем-то напугана?
Зита молча покачала головой.
– Я тебя обидел?
– Нет. – Она коснулась ладонью его шеи.
– Так что же?
– Тебя убьют, – прошептала она наконец. – Ты попадёшься… так сказал один человек, из тех, что ходят сюда… я слышала. А на мои расспросы ты отвечаешь смехом.
– Зита, милая! – сказал Овод, с удивлением глядя на неё. – Ты вообразила бог знает что! Может, меня и убьют когда-нибудь – революционеры часто так кончают, но п-почему это должно случиться именно теперь? Я рискую не больше других.
– Другие! Какое мне дело до других! Ты не любишь меня! Разве с любимой женщиной так поступают? Я лежу по ночам не смыкая глаз и все думаю, арестован ты или нет. А если засыпаю, то вижу во сне, будто тебя убили. О собаке, вот об этой собаке ты заботишься больше, чем обо мне!
Овод встал и медленно отошёл на другой конец террасы. Он не был готов к такому объяснению и не знал, что сказать ей. Да, Джемма была права – его жизнь зашла в тупик, и выбраться из этого тупика будет трудно.
– Сядем и поговорим обо всём спокойно, – сказал он, подойдя к Зите. – Мы, видно, не поняли друг друга. Я не стал бы шутить, если б знал, что ты серьёзно чем-то встревожена. Расскажи мне толком, что тебя так взволновало, и тогда все сразу выяснится.
– Выяснять нечего. Я и так вижу, что ты ни в грош меня не ставишь.
– Дорогая моя, будем откровенны друг с другом. Я всегда старался быть честным в наших отношениях и, насколько мне кажется, не обманывал тебя насчёт своих…
– О да! Твоя честность бесспорна! Ты никогда не скрывал, что считаешь меня непорядочной женщиной, – чем-то вроде дешёвой побрякушки, побывавшей до тебя в других руках!
– Замолчи, Зита! Я не позволяю себе так думать о людях!
– Ты меня никогда не любил, – с горечью повторила она.
– Да, я тебя никогда не любил. Но выслушай и не суди строго, если можешь.
– Я не осуждаю, я…
– Подожди минутку. Вот что я хочу сказать: условности общепринятой морали для меня не существуют. Я считаю, что в основе отношений между мужчиной и женщиной должно быть чувство приязни или неприязни.
– Или деньги, – вставила Зита с резким смешком.
Овод болезненно поморщился:
– Да, это самая неприглядная сторона дела. Но, уверяю тебя, я не позволил бы себе воспользоваться твоим положением, и между нами ничего бы не было, если бы я тебе не нравился. Я никогда не поступал так с женщинами, никогда не обманывал их в своих чувствах. Поверь мне, что это правда.
Зита молчала.
– Я рассуждал так, – снова заговорил Овод. – Человек живёт один как перст в целом мире и чувствует, что присутствие женщины скрасит его одиночество. Он встречает женщину, которая нравится ему и которой он тоже не противен… Так почему же не принять с благодарностью то, что она может ему дать, зачем требовать и от неё и от себя большего? Я не вижу тут ничего дурного – лишь бы в таких отношениях всё было по-честному, без обмана, без ненужных обид. Что же касается твоих связей с другими мужчинами до нашей встречи, то я об этом как-то не думал. Мне казалось, что наша дружба будет приятна нам обоим, а лишь только она станет в тягость, мы порвём друг с другом. Если я ошибся… если ты смотришь теперь на это по-иному, значит…
Он замолчал.
– Значит?.. – чуть слышно повторила Зита, не глядя на него.
– Значит, я поступил с тобой дурно, о чём весьма сожалею. Но это получилось помимо моей воли.
– Ты «весьма сожалеешь», «это получилось помимо твоей воли»! Феличе! Да что у тебя – каменное сердце? Неужели ты сам никогда не любил, что не видишь, как я люблю тебя!
Что-то дрогнуло в нём при этих словах. Он так давно не слышал, чтобы кто-нибудь говорил ему «люблю». А Зита уже обнимала его, повторяя:
– Феличе! Уедем отсюда! Уедем из этой ужасной страны, от этих людей, у которых на уме одна политика! Что нам до них? Уедем в Южную Америку, где ты жил. Там мы будем счастливы!
Страшные воспоминания, рождённые этими словами, отрезвили его. Он развёл её руки и крепко сжал их:
– Зита! Пойми, я не люблю тебя! А если б и любил, то всё равно не уехал бы отсюда. В Италии все мои товарищи, к Италии меня привязывает моя работа.
– И один человек, которого ты любишь больше всех! – крикнула она. – Я тебя убью!.. При чём тут товарищи? Я знаю, кто тебя держит здесь!
– Перестань, – спокойно сказал он. – Ты сама себя не помнишь, и тебе мерещится бог знает что.
– Ты думаешь, я о синьоре Болле? Нет, меня не так легко одурачить! С ней ты говоришь только о политике. Она значит для тебя не больше, чем я… Это кардинал!
