польского читателя. Это отдельные фрагменты в разделе «Примеры франклинизма в Польше» (гл. III), а также раздел «Зависть в трагедии и законодательстве древних Афин» (гл. VII) с изложением взглядов С. Ранульфа на этот вопрос. В «Рыцарском этосе» при переводе опущены некоторые (очень немногочисленные) места, заимствованные из «Буржуазной морали» без изменений.
Поскольку собранные М. Оссовской материалы для книги частично погибли в годы второй мировой войны, этим, по-видимому, объясняется не всегда удовлетворительное состояние аппарата ее монографий (неполнота или неточность выходных данных цитируемых изданий; иногда цитирование по памяти). Хотя при переводе мы стремились по возможности уточнить и унифицировать библиографические ссылки, некоторые пробелы все же остались. Ссылки на книги, имеющиеся в русском переводе, даются, как правило, по этим изданиям.
Основная трудность, возникающая при переводе на русский язык работ М. Оссовской по истории морали, связана с многозначностью слова «mieszczanstwo» производных от него слов в польском языке. Оно может означать: «буржуазия»; «бюргерство», «мещанство» (как сословие горожан); «мещанство» (в смысле: обывательщина). В этом отношении польское слово «mieszczanski» соответствует французскому «bourgeois» и немецкому «burgerlich». Все перечисленные выше значения широко используются в книгах Оссовской, причем нередко как бы накладываясь одно на другое, так что выбор того или иного варианта перевода предполагает определенную, подсказанную контекстом интерпретацию мысли автора.
Русское «мещанство» в значении «городское сословие», вообще говоря, не вполне соответствует польскому «mieszczanstwo» (в том же значении). Польское «mieszczanstwo», так же как французское «bourgeoisie» и немецкое «Burgerschaft», включает в себя и купечество, тогда как в России купечество составляло особое сословие. Тем не менее в русской литературе, как художественной, так и научной, существует давняя традиция передачи понятия «mieszczanski» («bourgeois», «burgerlich») словом «мещанский». Вспомним хотя бы такие широко используемые в литературоведении термины, как «мещанская драма», «мещанская литература», или перевод «Мещанина во дворянстве» Мольера. Кстати, и у Даля слово «буржуазия» определяется как «мещане, мещанство, горожане, среднее сословие, граждане, обыватели, торговый и ремесленный люд»[X]. Поэтому мы считали вполне оправданным использовать в ряде случаев слова «мещанство», «мещанский» именно в этом, более широком значении как относящиеся к среднему городскому сословию.
РЫЦАРСКИЙ ЭТОС И ЕГО РАЗНОВИДНОСТИ
ПРЕДИСЛОВИЕ
В заглавии книги нежелательно использовать термин, требующий пояснений, а слово «этос» кажется мне именно таким термином. В публицистике его часто смешивают со словом «этика». Но этика — это теоретическая дисциплина, которая ставит своей целью определить, что следует и чего не следует делать. А этос — это стиль жизни какой-то общественной группы, общая (как полагают некоторые авторы) ориентация какой-то культуры, принятая в ней иерархия ценностей, которая либо выражена explicite[1], либо может быть выведена из поведения людей. Мы занимаемся этикой, когда обсуждаем вопрос, позволяет ли уважение к человеку применять в медицине средства, которые могут изменить характер пациента. И мы занимаемся этосом какой-либо группы, когда констатируем, например, что ее членам присуща склонность решать конфликты мирным путем или, напротив, постоянно утверждать свое превосходство с оружием в руках. Мы интересуемся этосом данной группы, пытаясь выяснить, что предпочтительнее для ее членов: вести праздную жизнь или же больше работать и больше зарабатывать. Термин «этос» применяется к группам, а не к индивидам. Его объем выходит за рамки ценностей, которыми занимается этика. Это один из основных терминов социологии культуры; к ней-то и следует отнести проблематику нашей книги.
ГЛАВА I ПОНЯТИЕ ОБРАЗЦА И ПОНЯТИЕ ПОДРАЖАНИЯ
Следует выбрать кого-нибудь из людей добра и всегда иметь его перед глазами, — чтобы жить так, словно он смотрит на нас, и так поступать, словно он видит нас.
Возьми себе, наконец, за образец чей-либо характер и подражай ему, — и когда ты живешь один, и когда пребываешь среди людей.
Когда в 30-е годы я писала о личностных образцах и их роли в жизни общества, я чувствовала себя едва ли не одиночкой. Ныне положение коренным образом изменилось — пробудился интерес к проблеме, а вместе с ним начались поиски терминов, в которых она нашла бы адекватное выражение. Так, например, во французской социологии говорят о «направляющих образах» (images-guides) и об «идеалах личности» (ideal de la personne). В английских исследованиях мы встречаем такие выражения, как «человеческий образ, представляющий предмет притязаний» (enviable human figure), «идеальный тип человека в данной культуре» (human ideal-type of a given culture), «образ, вызывающий восхищение» (admirable human figure). Немцы пользуются словом «Vorbild» (пример, образец) или выражением «идеальный тип группы» (Ideal-Typus der Gruppe).
В литературе на интересующую нас тему многие недоразумения связаны с многозначностью слова «образец», а также с использованием в последнее время слова «модель», теперь столь же модного, как и слово «структура», и столь же часто употребляемого всуе. Ведь во многих случаях «модель» означает «тип». Например, когда в дискуссии о семье задается вопрос: «Какой моделью семьи занимается данный автор?», — то часто имеется в виду, занимается ли он матрилокальной или патрилокальной семьей, семьей, состоящей из двух или более поколений, короче, каким типом семьи он занимается. Слово «образец» нельзя заменить словом «тип», хотя нередко одно употребляется вместо другого. Те, кто различает эти понятия, руководствуются различными соображениями. У некоторых авторов «образец» предполагает оценку в отличие от аксиологически нейтральной «модели»; у других дело обстоит как раз наоборот. Для А. Клосковской «в образце находит выражение повторяемость человеческого поведения, повторяющаяся структура этого поведения», тогда как модель — это «словесное, наглядное или какое-либо иное изображение человеческого поведения (общественных институтов, личностей), которое может служить примером, а также объектом соотнесения оценок и которое сконструировано для практических общественных целей»[2]. Так же понимает образец Ф. Студницкий; согласно Студницкому, нечто служит образцом поведения для популяции
В связи с рассмотренными здесь терминами, предлагавшимися в литературе, мы хотели бы выступить против использования слова «идеал» или «идеальный». Выражение «идеальный тип» уже «присвоено» М. Вебером и получило у него совершенно определенное, иное значение. Идеал, как об этом уже писалось, предполагает совершенство и нереальность. Это нечто недостижимое, его осуществление означало бы состояние полного удовлетворения — черты, которые мы не связываем с личностным образцом. В статье «Идеалы» Т. Котарбиньский выделяет четыре интерпретации совершенства: безупречность, гармоничность, законченность и наивысшая степень[4].
