– Сюда идет, – тревожно шептал капитан. – Неужели сало не заметил? Сало-то белорусское, с чесноком!
Прижимаясь ко мне, капитан шептал о сале, цепляясь за него как за последнюю надежду. Все страшно, все зыбко, все непонятно было в окружающей нас ночи, кроме куска сала, лежащего где-то на берегу.
«Какой черт занес нас сюда? – думал я. – И чего мы хотим? Только глянуть, есть ли и вправду на земле Папашка? Но зачем это дурацкое сало на крючке? Вот схватит сейчас капитана да рявкнет: „Сало, подлец, на крючок насаживаешь! Хочешь поймать на кусок сала?“
– Зря я с этим салом связался, – вздохнул потихоньку капитан. – Вопьется крючок Папашке в губу – вот заорет-то! Пойдет крушить направо и налево!
– Тише, – шепнул я.
Теперь уж совсем неподалеку слышались шаги. Без гула земли, без топота – скользкие и летящие. По траве ли, по воздуху?
«Ауа, – послышалось, – а-а-у-у-а…»
«Папашка! Это Папашка! – думал я. – Неужто сожрет и сало, и нас с капитаном?»
Когда мы плыли на озеро, я еще не знал, еще не понимал, есть ли и вправду на белом свете Папашка, и только сейчас, ночью, понял, что он – рядом. Что же он сделает сейчас – протянет ли из темноты руку, чтоб схватить нас, или ласково погладит по голове думающего о сале капитана? А может, просто глянет всевидящим оком и уйдет, не сказавши слова?
Черные руки летали в темноте перед моим лицом – искали нас с капитаном. «Ауа, а-а-у-у-а-а…»
Я совершенно затаил дыхание и боялся, что капитан откроет рот и брякнет что-то о сале. Но капитан дышал тихонько, как мотылек.
Душная и мрачная Гора надвигалась на нас, вот-вот навалится на грудь и плечи. Я задохнулся, еще бы минута, и, наверно бы, закричал, но Гора отодвинулась, скользнула за спину, с озера повеял ветерок. Ни шага, ни шелеста не было больше слышно. Пропал Папашка – то ли прошел мимо нас, то ли пролетел над нами.
– Прошел, – шепнул капитан. – Не заметил.
И ночь над нами внезапно зашевелилась. Подул ветер – ночь сдвинулась в сторону. За дальним берегом, за болотами объявилась в небе серенькая полоса.
Она отделила небо от земли, отразилась в озере, и стал виден на воде маленький темный островок.
Близкий рассвет обрадовал нас. С надеждой смотрели мы, как расширяется его полоса, наливается розовым чайным тоном. Только остров на озере был черен и густ, как бархат. Не островом казался он сейчас, а спиною дракона, выставившего гребень из воды.
– Смотри-ка, – сказал капитан и схватил меня за руку. – Смотри на остров… Он шевелится…
– Не болтай… – прошептал я.
– Шевелится, говорю! Плывет по воде!
Я всматривался в черный гребень – нет, не плыл, не шевелился остров, это волны, поднятые ветром, колыхали его, притапливали и подымали.
Сбоку где-то зашелестели камыши… И вдруг раздался плеск, потом гулкий удар по воде – и мигнуло электричество на берегу.
– Вспышка сработала! – крикнул капитан, сорвался с места и побежал к берегу. Я поспешил за ним.
В предутреннем свете мы увидели, что ни фотоаппарата, ни треноги, ни сала на крючке нигде нету. Только топор, врытый в землю, торчит острием вверх.
Дрожь била капитана.
– Смотри же! – сказал он и указал в озеро омертвевшим пальцем.
Я оглянулся и увидел, что и острова, заросшего болотными травами и таволгой, не видно нигде.
Глава XXIII. ПАПАШКИН СЛЕД
С рассветом снова запылал на холме наш костер. Мы вскипятили чай и, попивая его, глядели на озеро. Ни травинки не подымалось из воды в том месте, где вчера еще был остров. Налетела стайка чирков, опустилась на средину.
– Бывают на свете плавающие острова, – заметил я.
– Бывают, – устало согласился капитан. – Но это был не остров, а Папашкин хребет.
– Таволга там росла, – сказал я. – Таволга.
– Какая таволга? Ты еще молочай поищи! Шерсть рыжая, аж зеленая, а на ней – пена. Не пойму только, зачем ему фотоаппарат.
С капитанским аппаратом действительно было все непонятно. Куда он пропал, куда девался?
Мы обшарили весь берег, прибрежную траву и кусты. Не было видно никаких следов – ни зверя, ни человека. Шестом пытались шарить в воде, но дна не достали. Сразу же у берега начиналась адская немыслимая глубина – бездна.
– Папашка это, – сказал капитан. – Засосал камеру вместе с салом, а треногу где-нибудь на глубине выплюнул.
Сверху, с холма, было хорошо видно, как четко отпечатались на седой от росы траве наши с капитаном следы. Они вели от костра к берегу и обратно.
Никаких других следов не было. Но в некоторых местах трава была не седой от росы, а зеленой. Здесь она была суха, будто кто-то слизнул росу. Суха, но не примята.
– Это и есть Папашкин след, – сказал капитан. – Он траву не мнет, идет, чуть касаясь.
– Отчего же трава высохла?
– Подошва горячая.
Еще раз внимательно я оглядел зеленые пятна. Они были велики и казались бесформенными. Ни звериного, ни человечьего следа не угадывалось в них.
Пятна подымались от озера на холм.
– Как же он не наступил на нас?
– Пожалел, – пожал плечами капитан.
– А может, и наступил, да мы не заметили.
Я чуть не задохнулся.
– Ты думаешь, у него такая легкая нога?
– Почти воздушная.
Мы замолчали, пытаясь хоть как-то связать воздушную ногу с утонувшим островом. Но это никак не увязывалось, и если утонувший остров был и вправду хребтом Папашки, то откуда у такого чудища воздушная нога?
– В конце концов все можно объяснить, – сказал я. – Сало схватила здоровая щука или выдра, а остров утонул сам по себе.
– А воздушная нога?
– Какая нога? Ты что, видел ее? Хватит с нас Летающей Головы!
– Ты ничего не понимаешь, – сказал капитан, – все дело в том, что мы перешли границу.
– Какую?
– Нормальную границу. Границу нормальной жизни. Я думаю, что это случилось на Багровом озере, а мы и не заметили. Как только у деда Авери оторвалась голова, я сразу понял – мы в ненормальном мире.
– С головой это действительно черт знает что, – сказал я, – но в остальном все в порядке. А остров сам по себе утоп, бывает.
– Ну нет, – сказал капитан, – если голова летает, значит, и все остальное – чушь. Мы в ненормальном мире.
