– Снилась, – чуть смутившись, подтвердил я.
– Да, – задумчиво сказал капитан, – теперь все ясно.
– Что тебе ясно? Капитан не ответил.
– Загляни в окно, – неожиданно сказал он, – погляди, что они делают?
Я поднялся на цыпочки, заглянул в окно и вздрогнул. Вся компания, что сидела за столом, – и Кузя, и шурин, и Леха Хоботов, и Орлов с Кларой – все смотрели в окно, прямо мне в глаза. Я отпрянул.
– Поздно, – сказал капитан. – Заметили. Догадались, что я догадался. А я уж давно все понял, но когда она взяла ромашку…
– Что ты понял? Объясни.
– Папашка раздвоился. У него же две головы – щучья и медвежья. Ну вот, щучья – это Клара, а медвежья – Орлов. Приделал к головам по телу и явился к нам. Настоящий Орлов сидит в Москве, и Клара там, а эти – поддельные. Подсмотрел твои сны – и раздвоился.
– Что ты говоришь?! – сказал я. – Я с Кларой только что целовался.
– Это не Клара, – сказал капитан. – Это – гидра. Где-то в доме хлопнула дверь. По ступенькам крыльца спускалась Клара. Она встала у забора, у земляничной калиточки, и задумчиво глядела на дальние леса, на небо, на закат.
– Щучья голова, – шепнул мне капитан. – Оставаться нам здесь нельзя.
– Слушай, отойди на минутку, – заикаясь, сказал вдруг я.
– Куда это?
– Не знаю… ну, погляди, цел ли «Одуванчик».
– Да я отсюда вижу – все в порядке, – сказал капитан.
Но все-таки он обеспокоился, вытянул шею, шагнул в сторону.
– Не вздумай с ней целоваться, – буркнул он. Капитан пошел к берегу, и, как только он отдалился, Клара сразу направилась ко мне.
Я видел, как сияют и колеблются ее глаза, как горит в волосах ромашка.
– Не смейте меня целовать, – сказал я дрожащим голосом.
Глава XXVIII. ПАДЕНИЕ ЖЕЛУДЕЙ
Долго, очень долго приближалась ко мне Клара. Между нами и было три шага, но, кажется, она сделала все пятнадцать. Она шла ко мне, но то и дело сворачивала в сторону. Уже подойдя вплотную, она завернула, и я думал – пройдет мимо – и уже прошла, уже миновала, – но все-таки схватила меня за руку. Пальцы ее были сухими и слишком горячими для щуки.
Взяв меня за руку, Клара повлеклась куда-то, и удивительно, что я поплелся за нею, безвольный и податливый.
– Что вам угодно? – сказал наконец я.
– Ничего.
– Ну я тогда пошел.
И я вправду куда-то пошел, но рука моя по-прежнему оставалась в руке Клары. Клара двигалась к лесу, я – к реке, потом она повернула к забору, я направился к сараю. Так вроде 6ы мы и шли куда-то, но и оставались на месте.
Она не отпускала моей руки, но поворачивалась ко мне боком, а я к ней все больше спиной.
– Поговорим, – шепнула Клара.
– Говорить я с вами не намерен.
– Почему?
– Потому что вы – гидра. Приехала с Орловым, а целуется со мной.
– Я приехала к вам.
Клара застыла, замерла. Глаза ее то меркли, то переливались. Вдруг она выхватила из волос ромашку и бросила на землю. Бросанье ромашки как-то притормозило меня. Раздражала все-таки эта ромашка, привнесенная летающей рукой.
– Возьмите меня в лодку, – шепнула Клара. – Самая легкая лодка в мире – это смысл жизни. Возьмите меня.
Клара прикрыла глаза, отчего еще сильней заблистала под ресницами какая-то ртуть.
– А как же капитан-фотограф?
– Мне надо в лодку, – шептала Клара и тянулась ко мне.
– А куда ж я дену капитана? – ошеломленно твердил я и уже тянул к ней губы, подобно степному дудаку, хотя откуда же у дудаков губы, у них же эти, клювья…
О господи, не все ли равно – клювья ли, губы, все это ерунда, ромашка, Папашка, борьба борьбы с борьбой… Нет, но поцелуй все-таки странный фрукт – не груша ли он? Впрочем, с чего это, почему это поцелуй – фрукт? Он совсем непохож на фрукт. Кто же он? Не дерево ли? Наконец, обвешанный поцелуями как дуб желудями, я оторвался от предмета неожиданной моей страсти. В двух шагах от нас стоял художник Орлов. Он был потрясен, скомкан и смущен. Древо поцелуев остолбенило его.
Остолбененный, глядел он на нас, хотел отвернуться и не в силах был, застигнутый врасплох.
– Вы что это? – испуганно сказал он. – Целуетесь, что ли?
– Между нами – дерево, – ответил я, полагаясь на головокруженье.
– Да нет, почему, пожалуйста, – сказал Орлов. – Приехала со мной, а целуется с тобой. Все правильно.
– Орлов, пойми, – сказала Клара, – мы теперь поплывем вместе.
Голова моя кружилась, вертелась и таяла. Обремененный желудями, стоял я перед Орловым. Желуди звякали и стукались под ветерком, щелкали друг друга лакированными боками.
– Интересно, – усмехнулся Орлов, – меня на лодку не взяли, мешал капитан-фотограф. А тут – никто не мешает.
Клара промолчала. Просто и тихо она поцеловала меня в щеку.
Это, пожалуй, было лишнее. Я и так уж кренился под тяжестью. Даже самый могучий дуб не может держать на плечах желуди всего леса.
Послышался легкий стук о землю. Это сорвался последний лишний желудь.
Тут же и несколько собратьев его посыпались с ветвей, позавидовав легкости паденья.
– Как у вас просто и быстро, – сказал Орлов. – Меня побоку, капитана – за борт. – Уже плывут, уже мечтают.
– В любви всегда так, – ответила Клара.
Еще парочка желудей щелкнула об землю.
– О любви мы не говорили, – сказал я сбоку. – Мы только целовались.
– Поцелуй – это язык любви, – пояснила мне Клара ласково.
– Поцелуй – это желудь, – заплетаясь, заупрямился я. – А о любви мы не говорили.
Желуди сыпались с меня как какие-то семечки.
– Что такое? Что такое? – заволновалась Клара и быстро-быстро стала нацеловывать меня в щеку. Это была диковинная картина – одни желуди нарастали, а другие отваливались.
– Нет-нет, меня это не устраивает, – вырывался я. – Только поцеловались – и вот на тебе! – бросай капитана-фотографа, бог знает кого сажай в лодку… Ну ладно, хватит, я пошел…
– Куда ты! Постой! – воскликнула Клара, схватила меня за руку.
– А ну отпустите его! – послышался грозный голос, и, тупо топая болотными сапогами, из-за забора вырвался капитан-фотограф.
В два прыжка он пересек двор, с разгону толкнул плечом Орлова.
Потрясенный художник свалился в малину. И тут послышался гулкий, как землетрясение, звук. Качнулась земля под ногами. Это рухнули с дуба остатки желудей.
