назывались «зелеными», доставляли нам большое удовольствие своей свежей зеленью и веселым щебетанием птиц.
Уже в первый день нашей посадки я увидел, как производилась продажа так дешево приобретенных вещей. Мы приехали в большое село и остановились на площади. Одну из стенок повозки опустили и устроили нечто вроде прилавка, куда выставили на показ любопытным покупателям все товары.
— Обратите внимание на цены! Какие низкие цены! — кричал отец. — Более дешевых вы нигде не найдете. Так как я сам никогда не плачу за товары, то и могу продавать их дешево. Я не продаю, а отдаю задаром! Обратите внимание на цены! Смотрите, какие цены!
И я слышал, как люди, отходя, говорили:
— Товары, должно быть, краденые.
— Да он и сам этого не скрывает.
Если бы покупатели взглянули на меня, то по моему красному от стыда лицу поняли бы, что их предположения правильны.
Люди не видели, как я покраснел, зато Маттиа прекрасно это заметил и вечером заговорил со мной, хотя обычно избегал откровенных разговоров об этом предмете.
— Как можешь ты переносить такой позор? — спросил он меня.
— Молчи, пожалуйста, если не хочешь сделать меня еще более несчастным.
— Я вовсе не хочу этого. Я хочу, чтобы мы вернулись во Францию. Еще раз говорю тебе, с нами случится беда. Чувствую, что это произойдет очень скоро. Пойми же, полиция рано или поздно должна заинтересоваться, почему господин Дрискол продает свои товары по такой низкой цене…
— Маттиа, умоляю тебя!..
— Нет, я должен открыть тебе глаза. Тогда всех нас арестуют, тебя и меня также, хотя мы с тобой ни в чем не виноваты. Но нам трудно будет это доказать. Разве мы не едим хлеб, купленный на деньги от продажи краденых товаров? Нас всех посадят в тюрьму, и ты не только не сможешь найти свою настоящую семью, но не сможешь также сообщить госпоже Миллиган о преступных замыслах Джеймса Миллигана. Удерем, пока не поздно!
Никогда еще слова, уговоры и просьбы Маттиа так сильно не волновали меня. Размышляя о них, я говорил себе, что нельзя дольше колебаться, что необходимо наконец принять какое-то определенное и твердое решение. Неожиданные обстоятельства сделали то, что я сам не решился сделать. Через несколько недель после нашего отъезда из Лондона мы приехали в город, в окрестностях которого должны были происходить скачки. В Англии скачки — большой народный праздник. Уже за несколько дней до начала к месту скачек со всех концов страны съезжаются уличные гимнасты, цыгане, странствующие торговцы, устраивающие здесь нечто вроде ярмарки. Мы тоже спешили принять участие в ярмарке: Маттиа и я как музыканты, а семья Дрискол как торговцы. Но вместо того чтобы прибыть на поле, где должны были проходить скачки, отец остановился в самом городе, надеясь, вероятно, более выгодно распродать товары. Так как мы приехали рано и не принимали участия в устройстве выставки товаров, то я и Маттиа пошли посмотреть на скаковое поле, которое было расположено довольно близко от города.
Мы вышли в степь, в обычное время безлюдную и пустынную, а теперь сплошь застроенную наспех сколоченными бараками, где разместились различные кабачки, лавки и даже гостиницы. Повсюду виднелись палатки, стояли повозки и горели костры, вокруг которых толпились люди в живописных одеяниях.
У одного из таких костров, над которым висел котелок, мы увидели нашего друга Боба. Он очень нам обрадовался. Боб приехал на скачки с двумя товарищами-акробатами и намеревался дать здесь несколько представлений. Но их подвели музыканты, они почему-то не явились; теперь Боб боялся, что их выручка сильно уменьшится. Боб предложил нам заменить отсутствующих музыкантов, обещая поделить заработанные деньги поровну между всеми участниками и даже выделить одну долю на Капи. Я понял, что Маттиа очень хочется выручить Боба, а так как мы вольны были делать все, что нам заблагорассудится, при одном лишь условии приносить деньги домой, то я с удовольствием согласился. Было решено, что завтра с утра мы явимся в распоряжение Боба и его друзей.
Но когда мы вернулись в город и я рассказал отцу о нашем намерении, тот неожиданно возразил.
— Капи завтра понадобится мне самому — вам придется идти без него.
Эти слова очень обеспокоили меня: не хочет ли он взять Капи на какое-нибудь гнусное дело? Но отец тотчас же рассеял мои опасения.
— У Капи гонкий слух, — сказал он, — и он прекрасный сторож. Его надо оставить при повозках, так как в этой сутолоке нас легко могут обокрасть. Идите к Бобу, а если задержитесь до поздней ночи, то найдете нас в «Харчевне большого дуба».
«Харчевня большого дуба», где мы провели предыдущую ночь, была расположена на расстоянии одного километра от скачек, в пустынной и мрачной местности. Хозяевами ее были муж и жена, наружность которых отнюдь не внушала доверия. Найти эту харчевню даже ночью было нетрудно — туда вела прямая дорога.
На следующее утро я сам погулял с Капи, накормил и напоил его, чтобы быть уверенным, что он не останется весь день голодным; потом привязал его к повозке, которую он должен был стеречь.
Затем мы с Маттиа отправились на скаковое поле и тотчас же принялись играть. Мы играли до самого вечера. Кончики пальцев у меня так сильно болели, словно были исколоты шипами, а Маттиа так много дул в свой корнет-а-пистон, что с трудом дышал. Боб и его товарищи без устали показывали нам свои фокусы, и мы не имели права от них отставать. Я надеялся, что с наступлением вечера мы отдохнем, но вместо этого мы перешли из палатки в большой, наспех сколоченный из досок кабачок, где выступления возобновились. Так продолжалось до полуночи. Я еще извлекал какие-то звуки из своей арфы, но уже плохо соображал, что играю. Маттиа был не в лучшем состоянии. Двадцать раз Боб объявлял, что это последнее представление, и двадцать раз все начиналось снова.
Наши товарищи устали еще больше, чем мы. Некоторые из номеров начали у них срываться. И вдруг большой шест, который служил им для упражнений, упал на ногу Маттиа. Боль была настолько сильная, что Маттиа закричал. К счастью, повреждение оказалось несерьезным. Нога была ушиблена, кожа на ней содрана, но кость была цела. Тем не менее идти Маттиа не мог.
Как тут быть?
Мы решили, что он останется ночевать в повозке Боба, а я один пойду в «Харчевню большого дуба». Мне необходимо было узнать, куда направится завтра семья Дрискол.
Несмотря на усталость, я шел быстро и довольно скоро пришел в «Харчевню большого дуба». Но напрасно искал я наши повозки. Около харчевни стояли какие-то жалкие двуколки с холщовым верхом, большой барак из досок и две крытые фуры, откуда при моем приближении раздалось рычанье хищных зверей, но повозок семьи Дрискол нигде не было видно. Повертевшись вокруг харчевни, я заметил свет в одном из окон и, предполагая, что там еще не все спят, постучался. Хозяин, отталкивающее лицо которого я заметил еще накануне, отворил дверь и направил фонарь прямо на меня.
Я видел, что он узнал меня. Но вместо того чтобы впустить меня в дом, он спрятал фонарь за спину, огляделся вокруг и прислушался.
— Ваши повозки уехали, — зашептал он. — Отец велел вам догонять его в Луисе, не теряя времени. Счастливого пути!
И, не прибавив больше ни слова, он захлопнул дверь перед самым моим носом.
Я уже настолько знал английский язык, что мог понять эту фразу. Но одного, и самого главного, я не понял. «Луис» — сказал хозяин харчевни, а что это: город или местечко? И где он находится? Да если бы я и знал, где находится Луис, я все равно не мог сейчас идти туда, так как мне пришлось бы тогда бросить больного Маттиа. Невзирая на переутомление, я пустился в обратный путь и через полтора часа лежал уже в повозке Боба, рядом с Маттиа.
Рассказав ему в нескольких словах о том, что произошло, я немедленно заснул. Сон восстановил мои силы. Утром я проснулся, готовый идти в Луис, если только Маттиа сможет сопровождать меня.
Выйдя из повозки, я подошел к Бобу, который встал раньше меня и теперь разводил костер. Я смотрел, как он, стоя на четвереньках, изо всех сил дул на огонь. Вдруг мне показалось, что я вижу Капи. Но моего Капи почему-то вел на поводке полицейский.
Пока я задавал себе вопрос, что бы это значило, Капи, почуяв меня, сильно рванулся и вырвался из
