без нажима. Смоленые кили скользили, словно по маслу. В зыби зеркальной отражались леса и солнца огненный круг, всходивший на небо. К полудню издалека на прибрежном холме стали видны деревянные стены и редкие кровли домов.
В тот день в роще священной на берегу обитатели этих домов приносили жертвы великому сыну Алкмены {203}. Он недавно почтил своим пребыванием эти места. Из-за поворота реки внезапно показалось два пестрораскрашенных судна. Люди на палубах, судя по одеяниям и оружию, приплыли издалека. Один из них, ростом повыше, в блестящих доспехах, держал ветвь оливы.
Испуг охватил благочестивых людей. Кинув священную утварь, они ринулись было под защиту башен и стен. Но сын и наследник царя Эвандра Паллант {204} словами и жестами вернул их к священному долгу, сам же, приставив к губам ладони, крикнул:
– Кто вы такие? Откуда плывете? Несете нам мир или брань?
Муж, взмахнув оливковой ветвью, ответил:
– Наша родина – Троя, ставшая пеплом. Копья, какие ты зришь, враждебны не вам, а латинянам, недругам вашим. В бегство они нас обратили в сраженьи. Мы ищем подмоги.
С лица Палланта сошла напряженность. Троянцы на берег сошли. Эней с Ахатом двинулись к роще священной, в тени которой старец Эвандр находился.
Приветствуя царя дружеской речью и излагая просьбу о союзе, Эней напомнил царю, что имеет общих с ним предков. Эвандр же пристально разглядывал собеседника, и лицо его, покрытое морщинами, постепенно светлело.
– Как же я рад приветствовать тебя, храбрый сын Илиона! – воскликнул царь, когда Эней замолк. – Как счастлив я вспомнить Анхиза, великого воина. Заодно память моя оживила Приама, посетившего некогда нашу Аркадию. Тогда пушок едва покрыл мой подбородок. До сих пор я храню у себя его щедрые и дорогие сердцу дары. Так что союз наш давно заключен. Ты же как раз поспел к нашему празднику. Отметим его, как подобает союзникам и друзьям.
С этими словами старец дал знак подать яства, расставить кубки, сам же усадил гостей вокруг стола на сиденьях из дерна. Много было выпито в то утро вина, много произнесено речей о времени давнем, когда еще не выросла яблоня, плод которой сделал ахейцев и троянцев лютыми врагами. Война под стенами Трои была далека от Эвандра, поселившегося на притибрских холмах задолго до нее. С удивлением внимал Эней мужу, которому Ахилл и Гектор были одинаково дороги.
Заинтересовал Энея и рассказ Эвандра о давних временах той земли, которая должна стать родиной внукам и правнукам Энея. Оказывается, в старину берега Тибра были заселены людьми, возникшими из древесных стволов, не умевшими ни запрягать волов, ни оставлять на зиму запасы. Пищей им служили птичьи яйца и добыча нехитрой охоты. Затем к дикарям явился Сатурн {205}, лишенный власти своим сыном Юпитером. И с той поры эта земля служит укрытием многим изгнанникам. Сатурн собрал дикарей, бродивших по лесам, в единое племя латинян, дал ему справедливые законы. Вспоминая о них и о кротком правлении Сатурна, латиняне называют те времена золотым веком. После Сатурна правило много царей, и среди них более всех прославился несгибаемый Тибр, оставивший свое имя реке, ранее звавшейся Альбулой.
По пути к дворцу, когда на землю уже спускался вечер, показал Эвандр Энею место, где Геркулес {206} покарал Кака {207}, похитившего у него быка Гериона. Это был провал зияющей бездны, над которым высился утес. Сын Алкмены раскачал его и швырнул в низину. Вот тогда и заметался Как под потоком внезапно хлынувшего света и не дающими промаха калеными стрелами героя. Тщетны были попытки Кака скрыться. Спрыгнул Геркулес в глубокий провал, огнем полыхавший, наполненный дымом, руками обвил чудовище и сдавил его так, что наружу вылезли глаза и пересохло горло, лишенное крови. Затем, двери сорвав, через отверстие вывел наружу быков, похищенных Каком.
Повел Эвандр гостя и к воротам, близ которых находился алтарь из дерна, украшенный полевыми цветами.
– Здесь, – сказал старец, – чтим мы ту, которая дала мне жизнь. Моя мать покинула вместе со мною Аркадию и скончалась на этой земле. Здесь же она стала известна под именем Карменты {208}.
Отдав молчанием честь Карменте, хозяин и гость направились к видневшемуся вдали высокому холму с раздвоенной вершиной.
– Этот холм, – произнес Эвандр благоговейно, – избрал обиталищем некий бог. Мои спутники полагают, что это Юпитер. Один из них даже уверяет, что видел во время грозы его потрясающим черной эгидой.
– А что это за строения на вершине холма? – спросил Эней.
– Ты видишь остатки двух городов. Один из них воздвиг Сатурн, потому и имел он название Сатурния. Другой же, Яникул, был основан Янусом. Ныне оба они во прахе.
Так, продолжая беседу, они спустились в низину в кочках болотных и, пройдя мимо мычащих коров, поднялись на вершину холма.
– Здесь дом для моих гостей! – молвил Эвандр, указав на лачугу, достойную пастуха коров, что паслись в низине. – Через эти сени до тебя прошел Геркулес. Приучись относиться с презрением к богатству. Удостоенный находиться в жилище богов не гнушался скудным достатком.
Произнеся это, старец ввел Энея под кровлю тесного дома и указал ему ложе. Было оно покрыто сухою листвою и лежащей над нею шкурой медвежьей.
Ночь набежала, охватив крылами тесную землю. Сну предались и смертные, и олимпийские боги. Венера одна не сомкнула очей в ненапрасном волнении о сыне. Вступила она в золотые покои супруга {210} и опустила белоснежные руки на его загорелые плечи.
– Вулкан! – произнесла она голосом, полным истомы. – В дни, когда цари Арголиды Пергам осаждали, обреченный пожару, гибель неся мне любезным троянцам, я у искусства, каким ты владеешь, не просила подмоги. Я не хотела тебя отрывать от занятий, которым ты предан. Молча я слезы лила, взирая на муки Энея. Ныне, когда Юпитера волей он пребывает в близких тебе пределах рутулов, я явилась с мольбою, как до меня приходили Фетида за щитом для Ахилла и Аврора за оружием ради Мемнона {211}. Обе они сумели тебя растрогать слезами. Я не пытаюсь. Просто взгляни, сколько племен ополчилось на тевкров. Вслушайся: даже ночью они точат оружье о камни близким моим на погибель.
Сказав это, заключила Венера Вулкана в объятия, и он, разомлевший, жарко вспыхнул огнем и жадно прильнул к ее лону {212}.
В час меж зарею и тьмой, когда ночь на исходе, а день еще не забрезжил, когда смертные жены в заботах о семьях, встав спозаранку, огонь раздувают и садятся у прялок, Вулкан свою спальню покинул,
