гордо вознесшаяся над берегом пестрая змеиная голова обвита венком. Ветер едва колышет засохшие лепестки лилии. Кажется, это главный корабль. Сейчас факел коснется палубы, и сухое дерево вспыхнет, как погребальный костер, потечет смола. И Эней, где бы он ни был, поймет, что его дело проиграно.
Турн закинул руку за спину для броска, и в это мгновение «Мурена» рванулась вперед с такой силой, что удерживавший ее канат лопнул, как тетива натянутого лука. Примеру «Мурены» последовали «Дельфин», «Химера», «Кит». Достигнув середины реки, корабли вдруг стали медленно опускаться на дно. Мелькнув прощальным блеском, скрылись в пучине намалеванные желтым по черному корабельные глаза. Вот уже волны прокатываются по палубам, затопляя трюмы. Вот погружаются верхушки мачт.
В молчании наблюдали с крепостного вала троянцы за неслыханным чудом. Корабли показывали им, как надо вести себя в безвыходном положении. Многие из воинов строили эти суда из сосен священной рощи Кибелы, что на Иде Фригийской. Не Кибела ли вдохнула в мертвую древесину жизнь? Или, может быть, Палинур, исчезнувший той безветренной ночью, став морским богом, потребовал корабли к себе, ибо не может такой великий кормчий, как он, остаться без любимого дела? А не превратились ли корабли в морских чудищ, чьи имена им даны, и не дано ли отныне им рассекать грудью бескрайний простор морей?
Турн, замерший с пылающим факелом над головой, швырнул его с такой яростью, словно хотел поджечь Тибр.
– Это чудо лишь тевкрам грозит, – закричал он. – Юпитер, не дождавшись наших мечей и факелов наших, отнял привычный им к спасению путь; что до суши, в наших она руках.
Погруженный в молчание лагерь троянцев, казалось, застыл в своей гордой и одинокой обреченности, вокруг же него трепетала огнями и полнилась пьяными криками вся равнина, от блестевшей под луной полосы Тибра до зазубренной кромки леса. Турн роздал своим воинам вино и приказал разжечь костры. Притаившимся на валу троянским часовым были слышны песни, и они могли бы их понять, не будь чуждым их язык. До них доносился дразнящий запах поджариваемой дичи.
Но дух осажденных не был сломлен, словно бы над ними и во мраке витала мать Энея Венера, внушая им надежду и бодрость. Асканий вместе со старцами Алебом и Мнесфеем уединились, чтобы обсудить план ближайших действий. За полночь в шатер донесся шум шагов. Асканий отодвинул полог.
– А, это вы, Нис и Эвриал! – воскликнул Асканий. – Почему не спите после караула? Или что-нибудь случилось?
– Все спокойно, – ответил Нис, переминаясь с ноги на ногу, – мы подумали…
– Мы решили, – вставил Эвриал.
– Да, мы решили, – перебил Нис, – предложить нашу помощь. Видели мы, что в одном месте ранее других погас костер. Там лощина, и мы проползем незамеченными к реке, а оттуда камышами пройдем к лесу. Мы отыщем Энея. Мы весть ему принесем, что лагерь в осаде.
При слове «Эней» из шатра вышли старейшины. На плечах Мнесфея желтела львиная шкура.
– Вы хорошо придумали, юноши, – протянул Алеб. – Но ведь леса здесь огромны и полны диких зверей. Не зная дороги, заблудиться легко, пропасть ни за что.
– Лес нам этот знаком, – возразил Эвриал. – Охотясь за дичью, мы прошли его вдоль и поперек. Рутулы сами здесь чужаки. Они заблудятся, а не мы.
– Я вам верю, – молвил Алеб. – С такими, как вы, храбрецами можно дождаться Энея.
– Да! Да! Это так, – подхватил Асканий. – Идите, и пусть вас хранят боги. Отыщите моего отца. И помните, судьба новой Трои в ваших руках. Я же, поверьте, не останусь в долгу.
– У меня есть просьба, – проговорил Эвриал почти шепотом. – Я один у матери. Она спит, не зная, что мы решили. Мне не вынести ее слез. Уйду не простившись. Возьми, Асканий, о ней заботу. Вот что я хотел сказать.
– Я исполню все, что достойно ваших деяний, друзья, – сказал Асканий с дрожью в голосе. – Вот вам залог.
Он передал Эвриалу продолговатый предмет. В лунном свете стали видны ножны из слоновой кости удивительной критской работы.
– Это дар моего деда Анхиза, – пояснил юноша. – Вы его достойны.
Эвриал вытащил клинок и с благоговением приложился к металлу халибов губами.
Мнесфей снял с себя шкуру и со словами «льву львиное» накинул ее на плечи Ниса.
Друзья перемахнули в темноте через ров и поползли к вражескому стану. Италийцы лежали в тех позах, в каких их застиг сон, – кто в обнимку с винной амфорой, кто с игральной костью в кулаке. Над рекой стояли колесницы дышлами вверх. Фыркали распряженные кони. Не удержались лазутчики при виде дорогого оружия. Прикончив его обладателей, троянцы прихватили трофеи и двинулись к лесу. При этом успел Эвриал надеть на себя вражеский шлем.
В это время из Лаврента к Турну двигался конный отряд во главе с отважным Вольсентом. Шлем Эвриала, предательски блеснув, обратил на себя внимание. С криком латиняне ринулись в погоню за юношами, поняв, что это враги.
Лес, принявший Ниса и Эвриала, был огромен и страшен своей темнотой. Колючие ветви хлестали по бокам и старались вырвать из рук беглецов их добычу. В непролазной чаще редко виднелся просвет. Крики погони раздавались с разных сторон. Видимо, недруги спешились и рассыпались по знакомым им одним тропам. К тому же мешала добыча.
Во мраке друзья потеряли друг друга. Оказавшись в безопасном месте, Нис хватился Эвриала и двинулся на его поиски. Ориентируясь по крикам, он набрел на поляну и сквозь кусты увидел Эвриала в окружении врагов. Пытаясь его освободить, он погиб и друга от смерти не спас, но лег на тело его своим израненным телом.
И снова Аврора, поднявшись с шафранного ложа, пролила на земные просторы зарево первых лучей. Троянские стражи со стены взглянули на ров и увидели на его насыпи копья, на них же две головы в засохшей черной крови. И вестница горя Молва тотчас на крыльях своих облетела лагерь троянцев, повергнутый в трепет, и застала несчастную мать Эвриала за прялкой {224}. Покатился моток, распуталась пряжа, выпали спицы из рук. Несчастная с пронзительным воплем к валам понеслась, терзая седины и плачем наполняя землю и небо:
– Тебя ли я вижу, мой сын, опора старости поздней?! Из Трои горящей ты рядом со мною бежал! Ради кого не осталась в Тринакрии я? Как мог ты покинуть меня, не простившись?! Напутственных слов ты моих не слыхал, идущий на верную смерть. На поле чужом добычей ты стал прожорливых псов и птиц италийских. Мать к погребению тебя не снарядит, глаз не закроет, ран не омоет, не покроет одеждой, которую ткала ночами и днями. Где отыскать твое тело? Не для того за тобой по морям и по суше скиталась! Вот я, рутулы. Если жалости капля в жестоких душах у вас сохранилась, цельте копья в меня! Окажи мне милость, небесный родитель! Сверху направив перуны, меня порази, ибо жизнь, для меня ненавистную, не могу оборвать я иначе.
Стон катился по рядам фригийцев. По совету Илионея {225} и Юла, который не смог рыданий сдержать, воины подняли мать и на руках в шатер ее понесли.
