из воинов Гостия Гостилия и обратился к нему с такими словами:
– Ты уже не раз показывал храбрость в бою. Теперь тебе, Гостий, предстоит доказать, что смелости твоей не уступает красноречие. Отправляйся к нашим соседям сабинянам {288} и латинянам, уговори их отдать своих дочерей нам в жены.
Так в Риме появился первый посол, и родовое его имя удивительно соответствовало роду его деятельности.
Ведь «Гостилий» по-латыни – «чужеземный», ему приходилось иметь дело с чужеземцами.
Достигнув ближайшего города, посланец Ромула вручил обступившим его старейшинам подарки и изложил просьбу, подкрепляя по укоренившейся привычке слова энергичными рубящими жестами.
Выслушав предложение, старейшины сердито замотали седыми головами и бородами:
– Убирайся-ка поскорее из нашего города, пока боги не обрушили на тебя гнев. Поищи для твоих женихов воровок и развратниц в другом месте!
Такие же и подобные речи пришлось Гостилию выслушать всюду, где он побывал. Вернувшись в Рим, он сокрушенно доложил царю о неудаче:
– Лучше бы мне не покидать города! Чего я только не наслышался за эти нундины {289}. Меня не только прогоняли, но и требовали возвращения исчезнувших овец или вырытой из участков репы. Ибо если что-либо пропадает на всем пространстве между Тибром и Альбанскими горами, это считают делом рук наших молодцов.
– Я прикажу никого не выпускать из города! – воскликнул помрачневший Ромул.
– На природу не наложишь запоров. К каждому не приставишь стража, – отозвался Гостилий. – Пока они воруют овец, а потом дело дойдет до женщин.
– Прекрасная мысль! – сказал царь, шлепнув себя ладонью по лбу. – Отправляйся к чужеземцам с вестью, что я приглашаю их в гости, что их ждет великолепный стол и не менее великолепное зрелище.
На даровое угощение стеклось множество соседей. Явились жители Ценины, Крустумерия, Антемны и других латинских городов. Но более всего было охочих на даровщину сабинян. Они пожаловали с женами и детьми, а также с объемистыми холстяными мешками, рассчитывая на царские дары. Разглядывая выставленные перед стенами деревянные столы с яствами, они щелкали языками, выказывая удивление радушию тех, кого считали ворами и отъявленными разбойниками.
После пира, как обычно, начались игры. Загудели бараньи рога, и из ворот шумно выступила праздничная процессия, возглавляемая самим Ромулом. Затем на мулах, украшенных цветами и пестрыми лентами, вывезли царские дары. Сабиняне поторопились открыть свои мешки, и в этот момент Ромул дал условный знак, и римляне, как волки, ринулись на девушек, выбирая, какая покрасивее или просто какая попадется.
С воплями и проклятиями отцы и матери похищенных покинули луг, призывая на головы римлян гнев богов. Не меньшим было возмущение самих дев. Сбившись в кучу, как овцы, они не подпускали юношей к себе, выказывая к ним полное презрение. Пришлось самому Ромулу обратиться к будущим римлянкам с первой речью, достойной той мудрости, с какой он отыскал римлянам жен:
– О девы! Не по своей вине нам пришлось применить к вам мужскую силу. Я посылал свата, но он натолкнулся на высокомерие ваших отцов, оскорбивших не только нас, но и небожителей, покровительствующих браку. Вам нечего опасаться. В моем городе вы будете не прислужницами, не рабынями, а законными женами, а затем и матерями. И будут вас называть матронами. Предоставьте же повелителям не только свои тела, но и души, разделите с ними заботы по дому. Они же дарованными им богами средствами постараются успокоить вашу тоску по родительскому дому.
На многих дев эта речь подействовала, и они покорно побрели в хижины избравших их мужей. Среди них была и Герсилия, доставшаяся Ромулу. К тем же, кто упорствовал, не подпуская к себе и продолжая кусаться и царапаться, была применена испытанная лесть: упрямиц уверили, что выбор вызван внезапной страстью и единственный выход – удовлетворить ее {290}.
Когда говорят, что врагам
Капитолий выдала дева,
Тебя узнаю я, Адам,
Сваливший вину всю на Еву.
Не верю я басням мужским,
Я верю девичьему сердцу.
Ведет меня в Ромулов Рим
Потомок этрусков Проперций {291}.
Похищая дев, Ромул надеялся, что сабиняне в конце концов без боя признают его власть. Но царь сабинян Тит Таций был непримирим. Не поддаваясь скоропалительному гневу, он упорно собирал силы, чтобы нанести по Риму точный и грозный удар. Видя, что Ромул берет верх не только храбростью, но и коварством, Таций решил ему в этом не уступать.
Была у начальника римской крепости дочь – красавица Тарпея, жившая вместе с отцом {292}. В ее обязанности входило приносить воду из родника под скалою. Как-то раз, когда она, босая, в домотканом одеянии, с грубым кувшином на голове, спускалась с холма, ее узрел царь сабинян Тит Таций, поивший коня. Встретившись с ним взглядом, Тарпея была охвачена ранее незнакомым ей чувством. Кувшин упал с ее головы и разбился. Она же, раскрасневшись, как мак, помчалась по склону холма, даже не по тропинке, а напрямик, через кусты ежевики.
В разорванной тунике, с расцарапанными в кровь руками явилась дева домой. И сколько ее ни спрашивали, что с ней случилось, она молчала.
С тех пор, укрывшись от всех, Тарпея оживляла в своей памяти встречу у источника, вспоминала лицо незнакомца и золотые браслеты, охватившие запястье его левой руки.
Тит Таций, давно уже думавший о том, как завладеть самым высоким и крутым холмом в излучине Тибра, также не забыл этой встречи. Через своих людей он выведал, что дева, встреченная им у источника, – дочь начальника крепости. Поведение ее не оставляло никаких сомнений, что она в него влюблена. И подослал коварный сабинянин к деве своего слугу, обещав через него взять ее в жены, если она ночью откроет ворота крепости.
«Обманет», – подумала Тарпея.
От тетушки и подруг она не раз слышала, что мужчинам верить нельзя – они ждут только случая, чтобы воспользоваться юной красотой и скрыться.
– Я согласна, – сказала дева слуге. – Но пусть царь даст залог.
– Чего же ты хочешь в залог?
– То, что у него на левой руке, – ответила Тарпея.
– Клянусь богами, ты это получишь, когда мы придем! – воскликнул сабинянин.
Такой клятве Тарпея не могла не поверить.
