– Да.
– Ну так вот, принимайся за дело по-настоящему. Нечего водичку цедить. Кто это видел, чтобы сбоку припека можно было что-нибудь путное сделать! Да тебе любой скажет – увиливаешь от ответственности, и тебе крыть нечем. Завтра там все это поправь, а я Окуневу накручу чуба, – с ноткой недовольства в голосе закончил Токарев.
– Ты его не трогай, отец, – вступился Павел, – я сам просил не грузить.
Токарев презрительно свистнул:
– Просил, а он тебя уважил? Ну, ладно, что с вами, с комсой, поделаешь… Давай, сынок, по старой привычке газеты почитай… Глаза мои прихрамывают.
Бюро партколлектива одобрило мнение большинства молодежного бюро. Перед партийным и молодежным коллективами была поставлена важная и трудная задача: личной работой дать пример трудовой дисциплины. На бюро Цветаева основательно потрепали. Сначала он было запетушился, но, припертый в угол выступлением отсекра Лопахина, пожилого, с желто-бледным лицом от сжигающего его туберкулеза, Цветаев сдался и наполовину свою ошибку признал.
На другой день в стенных газетах в мастерских появились статьи, привлекшие внимание рабочих. Их читали вслух и горячо обсуждали. Вечером, на необычно многолюдном собрании молодежного коллектива, только и разговору было что о них.
Костьку исключили, а в бюро коллектива ввели нового товарища, нового политпросвета – Корчагина.
Необычайно тихо и терпеливо слушали Нежданова. А тот говорил о новых задачах, о нрвом этапе, в который вступали железнодорожные мастерские.
После собрания Цветаева на улице ожидал Корчагин.
– Пойдем вместе. Нам есть о чем поговорить, – подошел он к отсекру.
– О чем речь пойдет? – глухо спросил Цветаев. Павел взял его под руку и, сделав с ним несколько шагов, остановился у скамьи:
– Сядем на минутку. – И первый сел.
Огонек папироски Цветаева то вспыхивал, то потухал.
– Скажи, Цветаев, за что ты на меня зуб имеешь? Несколько минут молчания.
– Вот ты о чем, а я думал – о деле! – Голос Цветаева неровный, деланно удивленный.
Павел твердо положил свою ладонь на его колено:
– Брось, Димка, ездить на рессорах. Это так только дипломаты выкаблучивают. Ты вот дай ответ: почему я тебе не по нутру пришелся?
Цветаев нетерпеливо шевельнулся:
– Чего пристал? Какой там зуб! Сам же предлагал тебе работать. Отказался, а теперь, выходит, вроде я тебя отшиваю.
Павел не уловил в его голосе искренности и, не снимая руки с колен, заговорил, волнуясь:
– Не хочешь отвечать – я скажу. Ты думаешь, я тебе дорогу перееду, думаешь – место отсекра мне снится? Ведь если бы не это, не было бы перепалки из-за Костьки. Этакие отношения всю работу уродуют. Если бы это мешало только нам двоим, черт с ним – неважно, думай что хочешь. Но мы же завтра на пару работать будем. Что из этого получится? Ну, так слушай. Нам делить нечего. Мы с тобой парни рабочие. Если тебе дело наше дороже всего, ты дашь мне пять, и завтра же начнем по-дружески. А ежели всю эту шелуху из головы не выкинешь и пойдешь по склочной тропинке, то за каждую прореху в деле, которая из-за этого получится, будем драться жестоко. Вот тебе рука, бери, пока это рука товарища.
С большим удовлетворением почувствовал Корчагин на своей ладони узловатые пальцы Цветаева.
Прошла неделя. В райкомпарте кончалась работа. Становилось тихо в отделах. Но Токарев еще не уходил. Старик сидел в кресле, сосредоточенно читая свежие материалы. В дверь постучали.
– Ага! – ответил Токарев.
Вошел Корчагин и положил перед секретарем две заполненные анкеты.
– Что это?
– Это, отец, ликвидация безответственности. Думаю, пора. Если и ты того же мнения, то прошу твоей поддержки.
Токарев взглянул на заголовок, потом, несколько секунд посмотрев на юношу, молча взял перо в руки. И в графе, где были слова о партстаже рекомендующих товарища Корчагина Павла Андреевича в кандидаты РКП(б), твердо вывел «1903 год» и рядом свою бесхитростную подпись.
– На, сынок. Верю, что никогда не опозоришь мою седую голову.
В комнате душно, и мысль одна: как бы скорее туда, в каштановые аллеи привокзальной Соломенки.
– Кончай, Павка, нет моих сил больше, – обливаясь потом, взмолился Цветаев. Катюша, за ней и другие поддержали его.
Корчагин закрыл книгу. Кружок кончил свою работу.
Когда всей гурьбой поднялись, на стене беспокойно звякнул старенький «эриксон». Стараясь перекричать разговаривающих в комнате, Цветаев повел переговоры.
Повесив трубку, он обернулся к Корчагину:
– На вокзале стоят два дипломатических вагона польского консульства. У них потух свет, поезд через час отходит, нужно исправить проводку. Возьми, Павел, ящик с материалом и сходи туда. Дело срочное.
Два блестящих вагона международного сообщения стояли у первого перрона вокзала. Салон-вагон с широкими окнами был ярко освещен. Но соседний с ним утопал в темноте:
Павел подошел к роскошному пульману в взялся рукой за поручень, собираясь войти в вагон.
От вокзальной стены быстро отделился человек и взял его за плечо:
– Вы куда, гражданин?
Голос знакомый. Павел оглянулся. Кожаная куртка, широкий козырек фуражки, тонкий с горбинкой нос и настороженно-недоверчивый взгляд.
Артюхин лишь теперь узнал Павла, – рука упала с плеча, выражение лица потеряло сухость, но взгляд вопросительно застрял на ящике:
– Ты куда шел?
Павел кратко объяснил. Из-за вагона появилась другая фигура.
– Сейчас я вызову их проводника.
В салон-вагоне, куда вошел Корчагин вслед за проводником, сидело несколько человек, изысканно одетых в дорожные костюмы. За столом, покрытым шелковой с розами скатертью, спиной к двери сидела женщина. Когда вошел Корчагин, она разговаривала с высоким офицером, стоявшим против нее. Едва монтер вошел, разговор прекратился.
Быстро осмотрев провода, идущие от последней лампы в коридор, и найдя их в порядке, Корчагин вышел из салон-вагона, продолжая искать повреждение. За ним неотступно следовал жирный, с шеей боксера, проводник в форме, изобилующей крупными медными пуговицами с изображением одноглавого орла.
– Перейдем в соседний вагон, здесь все исправно, аккумулятор работает. Повреждение, видно, там.
Проводник повернул ключ в двери, и они вошли, в темный коридор. Освещая проводку электрическим фонариком, Павел скоро нашел место короткого замыкания. Через несколько минут загорелась первая лампочка в коридоре, залив его бледно-матовым светом.
– Надо открыть купе, там необходимо сменить лампы, они перегорели, – обратился к своему спутнику Корчагин.
– Тогда надо позвать пани, у нее ключ. – И проводник, не желая оставлять Корчагина одного, повел его за собой.
В купе первой вошла женщина, за ней Корчагин. Проводник остановился в дверях, закупорив их своим телом. Павлу бросились в глаза два изящных кожаных чемодана в сетках, небрежно брошенное на диван шелковое манто, флакон духов и крошечная малахитовая пудреница на столике у окна. Женщина села в углу дивана и, поправляя свои волосы цвета льна, наблюдала за работой монтера.
– Прошу у пани разрешения отлучиться на минутку: пан майор хочет холодного пива, – угодливо сказал проводник, с трудом сгибая при поклоне свою бычью шею.
