продуктам.
…Громук зарезал одну из свиней. Точнее, застрелил из винчестера, потом пырнул ее ножом, выпустил кровь из раны в большой эмалированный таз. Все селение, включая малых детей и стариков, смотрело на этот странный способ добычи зверя.
Механик полярной станции принес паяльную лампу, и запахло паленым. Громук был озабочен, а его жена суетилась, уносила то таз, наполненный кровью, то ведро с потрохами.
Вечером на полярной станции, на маяке и в школе жарили свинину. На сковородках шипело сало, пахло новым мясом. Собаки облизывались, а люди вспоминали мешки с вермишелью, которые скормил свиньям Громук.
…Потом умер Гэмалькот. Он упал в воду и захлебнулся. Старик окончательно выжил из ума, доставлял массу хлопот своим родным, и те облегченно вздохнули, проводив его к месту вечного упокоения с необычной торжественностью. Целый день шел поминальный пир, было съедено две оленьи туши и выпита бутылка водки, добытая неизвестным путем обрадованными сыновьями бывшего владельца вельботов Тэпкэна.
…По радио сообщили, что американцы сбросили бомбу необыкновенной силы. Говорили, исчез с лица земли огромный японский город Хиросима. Никто не обратил особого внимания на это сообщение. Сколько за войну было городов уничтожено, сколько людей убито, сожжено, закопано живьем в землю!.. Новое оружие? Сколько нового оружия появилось за годы войны! Люди научились делать искусственные ноги, руки, глаза – вот это интересно!
…Лев Васильевич и Пелагея Калиновна уезжали в отпуск. Первый отпуск за многие годы. Они ехали в Ленинград, где у них были родные. Остался кто- нибудь там в живых, они не знали. Поэтому в их глазах не было той радости, которая бывает у людей, возвращающихся в родной город после многолетнего отсутствия.
События, казалось, проходили мимо Айвангу – он все ждал письма, от доктора Моховцева. Порой ему хотелось все бросить и поехать самому во Владивосток, в сторону теплой земли, где отгремела война, где люди научились делать искусственные ноги.
Уже побелели вершины сопок, а письмо все не приходило.
Айвангу понемногу успокоился: видно, так и придется ему доживать на коленях.
Однажды он вырезал ремень из прокисшей, приготовленной особым способом кожи. Другой, склизлый конец держал Алеша. Изредка Айвангу посматривал на сына и в который раз убеждался – Алеша прав: он таки сын Рахтуге. Все резче проступали у него черты чужого лица, появлялись чужие привычки. У Айвангу нет детей. Несколько лет назад Раулена несла кожаный мешок с моржовым жиром, присела рядом с ямой-хранилищем и охнула – у нее случился выкидыш.
Даже глубокий вздох неуместен, когда имеешь дело с такой тонкой работой. Чуть повел в сторону остро отточенным ножом – уже линия не та.
– Айвангу! – вдруг позвал сын.
Все попытки заставить Алешу называть его, Айвангу, отцом, оказались безуспешными. Алеша каждый раз путался, смущался и краснел.
– Сынок, что ты хотел сказать? – Айвангу медленно отложил нож – надо передохнуть.
– Смотри, самолет летит!
Невысоко, над залагунными холмами, летел самолет, издали похожий на насекомое. Вскоре послышался шум его мотора.
– К нам летит, – определил Айвангу и бросил в ведро остаток кожи. – Может, почту привез?
Летом самолеты в Тэпкэне садились далеко от ееления, на конце косы. Но этот самолет, сделав круг над ярангами, устремился на зеркальную гладь воды.
– Летающая лодка! – закричал Алеша и побежал на берег.
Самолет скрылся в тучах брызг и, освободившись от них, бросил якорь у полярной станции. Летчиков увели к себе полярники, в сельсовет понесли мешок с почтой. Айвангу поковылял туда.
– Поищите для меня письмо, – попросил он.
– Да нету ничего, – сообщили ему, перебрав по одному все конверты. – Хочешь, сам посмотри.
Айвангу внимательно перебрал всю почту и ничего не нашел для себя.
– Айвангу, тебя летчики ищут! – услышал он голос сына.
– Зачем я им понадобился? – глухо спросил Айвангу.
– Вы товарищ Айвангу? – обратился к нему вошедший за Алешей высокий светловолосый парень в кожаной куртке. – Готовьтесь. Приказано вас взять на борт и доставить в Кытрын, к доктору Моховцеву.
От неожиданности Айвангу даже в лице изменился. Летчик понял его волнение по-своему и спросил:
– Боитесь на самолете лететь? Не страшнее, чем на трамвае.
– Я и на трамвае никогда не ездил, – уже с радостной улыбкой ответил Айвангу.
Айвангу провожал весь Тэпкэн. Он был не только первым человеком, который так далеко уезжал из родного селения, но и первым, поднявшимся в небо.
Земля с высоты просматривалась очень далеко, виднелись реки, ручьи, озера, дальние горы. Самолет сделал крутой вираж, и под крылом показался Тэпкэн – древнее поселение морских охотников. С BblC0TbI оно производило довольно жалкое впечатление. По сравнению с огромным простором, открывшимся вокруг, Тэпкэн выглядел беззащитным и заброшенным.
Один из летчиков прокричал:
– Красиво!
Айвангу молча кивнул.
– Не страшно?
Айвангу снова помотал головой. Только в эту минуту он удивился, что ему совсем не страшно. Он мог сколько угодно смотреть на землю; голова не кружилась, и не было ощущения той сладкой взволнованности, когда летишь высоко над землей.
Самолет как будто разостлал перед Айвангу землю, по которой он ездил на собаках, ходил на вельботе. Под крылом проносились знакомые мысы, лагуны, холмы, горы и перевалы. Слева блестел океан – огромный, какой-то выпуклый, сливающийся вдали с небом, – по нему льдинами плавали облака.
Потом земля качнулась, и у Айвангу замерло сердце. Залив Кытрын мчался навстречу самолету, и только тогда, когда почувствовал удар поплавков летающей лодки о воду, Айвангу сообразил, что самолет просто снижался.
Айвангу встретил доктор Моховцев. Он повел его в больницу и поместил в палату выздоравливающих.
– Побудешь здесь до прихода парохода. Нужно сделать анализы… Не бойся, мы тебя не будем считать больным. Можешь ходить по поселку.
Айвангу не замедлил воспользоваться разрешением доктора. В первую очередь он посетил типографию. За наборной кассой вместо Алима стоял другой человек. Редактор был тот же, такой же рыжий и пьяный. Он взглянул мутными глазами на Айвангу и пробормотал:
– Еще один фронтовик…
– Где Алим? – спросил у него Айвангу.
– Заболел Алим. В больнице он.
Айвангу поспешил обратно.
– Что так быстро? – удивился доктор Моховцев.
– Мой друг Алим – наборщик, оказывается, тут лежит.
– В первой палате. Переоденься в больничное и можешь навестить друга.
Алим лежал у окна. На белой подушке резко выделялось его длинное, худое, будто покрытое типографской краской, лицо. Большие глаза блестели, как у нерпы.
– О, Айвангу! – тихим возгласом встретил он друга.
– Это я пришел. – Айвангу поздоровался и присел на стул, стоящий у кровати.
– А я заболел, – как новость сообщил Алим. – Легкие мои пропитались свинцовой пылью от шрифта. Я кашляю, а слюна у меня черная, не такая, как у других больных.
Алим говорил с улыбкой, словно гордился тем, что его болезнь не такая, как у всех.
– Поправишься, – бодрым фальшивым голосом утешил Айвангу. – Все поправляются. Уверен – повезет тебе.
Алим часто кашлял и наклонялся с кровати, чтобы сплюнуть черную мокроту.
– Алим умрет? – спросил напрямик доктора Айвангу.
– Ему очень плохо, – задумчиво сказал Моховцев. – Он примерно в таком же положении, в каком был Конников. Ты помнишь его?
Айвангу молча кивнул головой: Конников умер…
– Неужели ничего нельзя предпринять? Почему делают искусственные ноги, а легкие заменить не могут? Они человеку нужнее. Без ног еще можно жить.
Моховцев сидел на белом стуле, в халате, большой, тяжелый, вдоль его туловища свешивался пустой рукав.
– Война, – медленно произнес он. – Может быть, за это время врачи научились бы лечить туберкулез, а вот пришлось заняться руками и ногами… Алиму не повезло…
Пришел пароход «Анадырь», и Айвангу распрощался с Алимом. На Айвангу были офицерская шинель, подаренная доктором, гимнастерка и галифе; на голове вместо малахая – пилотка.
– Ты как настоящий фронтовик, – невесело пошутил Алим.
На пароходе к Айвангу отнеслись бережно и ласково, полагая, что ноги он потерял на фронте.
Кок помог Айвангу подшить шинель так, чтобы она не волочилась по палубе. Капитан поместил его в соседней со своей каюте и часто заходил осведомиться, как он себя чувствует. Айвангу был растроган.
