попировать за общинный счет.
Доставив бревна на место, шильдбюргеры с таким жаром принялись за возведение ратуши, что всякий, видя их, подумал бы: «Да, не шутовское дело они затеяли!» Прошло три дня, и все три капитальных стены (шутовства ради они строили свою ратушу о трех углах) были готовы.
Затем горожане забрались наверх и укрепили стропила. Оставалось только кровлю положить.
Довольные достигнутым, они всем скопом отправились в тот гостеприимный дом, где хозяин стрижет своих гостей без ножниц, и закончили трудовой день превеликим пьянством, опять же за общинный счет.
На другой день, как только ударил колокол (без этого никому не дозволялось приступать к делу), сошлись они у ратуши и стали класть кровлю.
Встали они цепочкой: один на самом верху, другие на лестнице, третьи на земле — и так до кучи черепицы. И каждая черепица, переходя из рук в руки, попадала наконец к шильдбюргеру, который настилал крышу.
Но тут вскоре снова ударил колокол и призвал всех к новому походу — в кабак! Услыхали шильдбюргеры благовест, побросали черепицу и пустились наперегонки (не побежишь — не победишь!) прямо на обед. А бежали они как гуси-гуменники — эти всего больше боятся, что им воды в поилке не достанется.
Но получилось так, что тот, кто последним стал в цепочку, первым прибежал в кабак и занял лучшее место, самое дальнее от входа, и на работу бежать он ведь опять будет в прибытке.
Отдав должное угощению, шильдбюргеры снова отправились к ратуше, чтобы честь честью освятить ее, а затем от имени всех шутов и глупцов испробовать, каково-то в ней будет вершить великие шутовские дела.
Вот вошли они чин чином, а там — кромешная тьма! Немало шильдбюргеры тут страху натерпелись, однако принялись опять думать да гадать, по какой такой причине в ратуше темно? Уж не допустили ли они какого недосмотра или ошибки, когда ее строили? Не испугали ли светлое солнышко? И где-то оно теперь спряталось? А может, мешает ему что проникнуть в шутовские палаты?
Подумали они, покумекали и вышли на волю — поглядеть с улицы на дело рук своих: может, там обнаружится какой изъян?
Однако все три стены оказались прочно сложенными, нигде не видно было никаких огрехов. И здесь, на улице, исправно сияло солнышко, на нем шильдбюргеры тоже никаких изъянов не приметили.
Тогда они возвратились в ратушу, но там уже и впрямь никаких недочетов не увидели — за недочетом самого света.
Да что тут долго толковать? Не открылась им причина такой темноты, сколько они свои глупые головы ни ломали, и осталась она для них темной загадкой.
Великий страх объял шильдбюргеров, и для пользы дела они снова бросили клич: «Все на сходку!»
Долго жители Шильды не могли нарадоваться на свою ратушу и заседали в ней с утра до ночи. На их счастье, до самой осени ни разу дождя не было, и потому дыра в крыше не помешала им принять немало важных решений.
Но вот ласковое лето миновало, и солнышко стало частенько прятать свое веселое лицо за серые тучи — приближалась зима, суровая и немилостивая, и все чаще в шутовской палате стало накрапывать.
Не понравилось это шильдбюргерам, и решили они, что раз человек под зонтом не мокнет, то и они не отсыреют, ежели крышу свою починят. Они снова заложили крышу черепицей, полагая, что раз летом они грелись на солнышке, как им велела матушка-лень, то и зимой им надобно подле печки сидеть, дабы руки и ноги у них не замерзли.
Но вот починили они крышу и отправились снова в палату. И что бы вы думали? В ратуше было так же темно, как и прежде.
Снова сидели шильдбюргеры с лучинами на голове в темной ратуше и держали совет. Наконец дошла очередь говорить одному шильдбюргеру, который никогда не считал себя за последнего дурака, — дабы не оскорбить его скромность, я не буду называть его имени.
Ну так вот, встал этот шильдбюргер и заявил, что лучше всего будет, если они поступят так, как посоветует его кум. С разрешения высокого собрания он тут же покинул палаты, чтобы сходить позвать кума.
Покамест он ощупью пробирался вдоль стены (лучина у него на голове давно погасла!), он заметил в одном месте полоску света: должно быть, здесь плохо законопатили стену. Тут он глубоко вздохнул, вспомнил о своей прошлой мудрости, от которой, как и все другие, отказался, быстро вернулся в палату и начал:
— Что ж, соседушки, разрешите теперь и мне слово молвить.
А когда ему разрешили, он продолжал:
— Вот я так скажу: к примеру, заведется у меня какая-нибудь привычка и вытеснит то, что мне досталось от природы. Удивительное дело, дурные привычки особливо быстро вытесняют природные и сами как бы делаются второй натурой человека. Так и у нас. Ведь поныне мы были людьми с умом и соображали, что к чему. А теперь приняли шутовские привычки, и так они нам пришлись по нутру, что с успехом изгоняют на роду написанные. Люди вполне разумные, мы теперь сделались шутами и с шутовством своим не желаем расставаться ни за какие блага. Попали мы в такую беду и никак не можем понять, в чем наша ошибка, почему мы всё в потемках сидим? И никто не догадался, что мы у своей ратуши окна забыли сделать. Нельзя так сразу шутами себя выставлять. Очень это грубо получается. Такое только всамделишным дуракам к лицу.
Перепугались тут шильдбюргеры — как же это они оплошали? Получилось, будто они и вовсе богом обижены! Даже друг на друга глядеть им стало стыдно. А потому они сразу без всяких заседаний и проволочек принялись проламывать стены ратуши, и не нашлось ни одного, кто отказался бы от отдельного оконца, о коем потом мог бы сказать: «Вот оно, мое оконце, и только и свету, что в нем».
Очень скоро ратуша оказалась готовой, недоставало только внутреннего устройства, а о нем речь впереди.
Прорубили шильдбюргеры в своей ратуше окна и принялись за внутреннее устройство.
Прежде всего решили они прибрать Шутовскую палату, а затем уже взяться за Палату для корпения и уже после всех за Палату для потения.
Не прошло много времени, и треугольная ратуша, всем шутам на славу, была устроена и вновь освещена.
Настала зима, выпал первый снег, и городской голова затрубил в свой знаменитый рог. Услыхав его, шильдбюргеры гурьбой поспешили в ратушу. И надобно сказать, до того они теперь поумнели, что никто из них не забыл прихватить полено, — надо же было печь протопить, а обременять казну расходами на дрова негоже. Но когда они собрались в Шутовской палате, то увидели: в ратуше не только никакой печи нет, но даже и место ей не определено.
Снова переполошились шильдбюргеры.
— Неужто мы, как ослы длинноухие, — воскликнули они, — никогда свою ратушу не наладим? Где ж нам теперь печь ставить?
Одни советовали сложить печь за дверью — там она, дескать, никому мешать не будет. Другим это не понравилось: ведь городскому голове положено возле самой печи сидеть, а так он будет торчать за дверью! Это ж курам на смех!
Много разных советов выслушали шильдбюргеры. Долго судили и рядили, все подходящие места для печи осмотрели и никак решить не могли — где же печь ставить? Наконец нашелся один советчик и предложил сложить печь за окном, прямо на площади. И пояснил тут же, что ежели голова пожелает сидеть возле самой печи, дабы мудрость его Никогда не замерзала, то можно ему выделить место у окошка. Пусть он оттуда на печку глядит и греется.