С этими словами он ушёл, предоставив рыцарю Лишённому Наследства углубиться в размышления о своих личных делах. По многим причинам, которых мы пока не можем разъяснить читателю, эти размышления были самого тяжёлого и печального свойства.
Теперь мы должны перенестись мысленно в селение возле Ашби, или, скорее, в усадьбу, стоявшую в его окрестностях и принадлежавшую богатому еврею, у которого поселился на это время Исаак со своей дочерью и прислугой. Известно, что евреи оказывали широкое гостеприимство своим единоверцам и, напротив, сухо и неохотно принимали тех, кого считали язычниками; впрочем, те и не заслуживали лучшего приёма, так как сами притесняли евреев.
В небольшой, но роскошно убранной в восточном вкусе комнате Ревекка сидела на вышитых подушках, нагромождённых на низком помосте, устроенном у стен комнаты в замену стульев и скамеек. Она с тревогой и дочерней нежностью следила за движениями своего отца, который взволнованно шагал взад и вперёд. По временам он всплёскивал руками и возводил глаза к потолку, как человек, удручённый великим горем.
– О Иаков, – восклицал он, – о вы, праведные праотцы всех двенадцати колен нашего племени! Я ли не выполнял всех заветов и малейших правил Моисеева закона, за что же на меня такая жестокая напасть? Пятьдесят цехинов сразу вырваны у меня когтями тирана!
– Мне показалось, отец, – сказала Ревекка, – что ты охотно отдал принцу Джону золото.
– Охотно? Чтоб на него напала язва египетская! Ты говоришь – охотно? Так же охотно, как когда-то в Лионском заливе собственными руками швырял в море товары, чтобы облегчить корабль во время бури. Я одел тогда кипящие волны в свои лучшие шелка, умастил их пенистые гребни миррой и алоэ, украсил подводные пещеры золотыми и серебряными изделиями! То был час неизречённой скорби, хоть я и собственными руками приносил такую жертву!
– Но эта жертва была угодна богу для спасения нашей жизни, – сказала Ревекка, – и разве с тех пор бог отцов наших не благословил твою торговлю, не приумножил твоих богатств?
– Положим, что так, – отвечал Исаак, – а что, если тиран вздумает наложить на них свою руку, как он сделал сегодня, да ещё заставит меня улыбаться, пока он будет меня грабить? О дочь моя, мы с тобой обездоленные скитальцы! Худшее зло для нашего племени в том и заключается, что, когда нас оскорбляют и грабят, все кругом только смеются, а мы обязаны глотать обиды и смиренно улыбаться!
– Полно, отец, – воскликнула Ревекка, – и мы имеем некоторые преимущества! Правда, эти язычники жестоки и деспотичны, однако и они до некоторой степени зависят от детей Сиона, которых преследуют и презирают. Если бы не наши богатства, они были бы не в состоянии ни содержать войско во время войны, ни давать пиров после побед; а то золото, что мы им даём, с лихвою возвращается снова в наши же сундуки. Мы подобны той траве, которая растёт тем пышнее, чем больше её топчут. Даже сегодняшний блестящий турнир не обошёлся без помощи презираемого еврея и только по его милости мог состояться.
– Дочь моя, – сказал Исаак, – ты затронула ещё одну струну моей печали! Тот добрый конь и богатые доспехи, что составляют весь чистый барыш моей сделки с Кирджат Джайрамом в Лестере, пропали. Да, пропали, поглотив заработок целой недели, целых шести дней, от одной субботы до другой! Впрочем, ещё посмотрим, может быть это дело будет иметь лучший конец. Он, кажется, в самом деле добрый юноша!
– Но ведь ты, – возразила Ревекка, – наверное, не раскаиваешься в том, что отплатил этому рыцарю за его добрую услугу.
– Это так, дочь моя, – сказал Исаак, – но у меня так же мало надежды на то, что даже лучший из христиан добровольно уплатит свой долг еврею, как и на то, что я своими глазами увижу стены и башни нового храма.
Сказав это, он снова зашагал по комнате с недовольным видом, а Ревекка, понимая, что её попытки утешить отца только заставляют его жаловаться на новые и новые беды и усиливают мрачное настроение, решила воздержаться от дальнейших замечаний. (Решение в высшей степени мудрое, и мы бы посоветовали всем утешителям и советчикам в подобных случаях следовать её примеру.)
Между тем совсем стемнело, и вошедший слуга поставил на стол две серебряные лампы, горящие фитили которых были погружены в благовонное масло; другой слуга принёс драгоценные вина и тончайшие яства и расставил их на небольшом столе из чёрного дерева, выложенном серебром. В то же время он доложил Исааку, что с ним желает поговорить назареянин (так евреи называли между собою христиан). Кто живёт торговлей, тот обязан во всякое время отдавать себя в распоряжение каждого посетителя, желающего вести с ним дело. Исаак поспешно поставил на стол едва пригубленный кубок с греческим вином, сказал дочери: «Ревекка, опусти покрывало» – и приказал слуге позвать пришедшего.
Едва Ревекка успела опустить на своё прекрасное лицо длинную фату из серебряной вуали, как дверь отворилась и вошёл Гурт, закутанный в широкие складки своего норманского плаща. Наружность его скорее внушала подозрение, чем располагала к доверию, тем более что, входя, он не снял шапки, а ещё ниже надвинул её на хмурый лоб.
– Ты ли Исаак из Йорка? – сказал Гурт по-саксонски.
– Да, это я, – отвечал Исаак на том же наречии; ведя торговлю в Англии, он свободно говорил на всех языках, употребительных в пределах Британии. – А ты кто такой?
– До этого тебе нет дела, – сказал Гурт.
– Столько же, сколько и тебе до моего времени, – сказал Исаак. – Как же я стану с тобой разговаривать, если не буду знать, кто ты такой?
– Очень просто, – отвечал Гурт, – платя деньги, я должен знать, тому ли лицу я плачу, а тебе, я думаю, совершенно всё равно, из чьих рук ты их получишь.
– О бог отцов моих! Ты принёс мне деньги? Ну, это совсем другое дело. От кого же эти деньги?
– От рыцаря Лишённого Наследства, – сказал Гурт. – Он вышел победителем на сегодняшнем турнире, а деньги шлёт тебе за боевые доспехи, которые, по твоей записке, доставил ему Кирджат Джайрам из Лестера. Лошадь уже стоит в твоей конюшне; теперь я хочу знать, сколько следует уплатить за доспехи.
– Я говорил, что он добрый юноша! – воскликнул Исаак в порыве радостного волнения. – Стакан вина не повредит тебе, – прибавил он, подавая свинопасу бокал такого чудесного напитка, какого Гурт сроду ещё не пробовал. – А сколько же ты принёс денег?
– Пресвятая дева! – молвил Гурт, осушив стакан и ставя его на стол. – Вот ведь какое вино пьют эти нечестивцы, а истинному христианину приходится глотать один только эль, да ещё такой мутный и густой,
