Мороз и ночь над далью снежной, А здесь уютно и тепло, И предо мной твой облик нежный И детски чистое чело. Полны смущенья и отваги, С тобою, кроткий серафим, Мы через дебри и овраги На змее огненном летим. Он сыплет искры золотые На озаренные снега, И снятся нам места иные, Иные снятся берега. В мерцаньи одинокой свечки, Ночным путем утомлена, Твоя старушка против печки В глубокий сон погружена. Но ты красою ненаглядной Еще томиться мне позволь; С какой заботою отрадной Лелеет сердце эту боль! И, серебром облиты лунным, Деревья мимо нас летят, Под нами с грохотом чугунным Мосты мгновенные гремят. И, как цветы волшебной сказки, Полны сердечного огня, Твои агатовые глазки С улыбкой радости и ласки Порою смотрят на меня. Конец 1859 или начало 1860
«Кричат перепела, трещат коростели…»
Кричат перепела, трещат коростели, Ночные бабочки взлетели, И поздних соловьев над речкою вдали Звучат порывистые трели. В напевах вечера тревожною душой Ищу былого наслажденья — Увы, как прежде, в грудь живительной струей Они не вносят откровенья! Но тем мучительней, как близкая беда, Меня томит вопрос лукавый: Ужели подошли к устам моим года С такою горькою отравой? Иль век смолкающий в наследство передал Свои бесплодные мне муки, И в одиночестве мне допивать фиал, Из рук переходивший в руки? Проходят юноши с улыбкой предо мной, И слышу я их шепот внятный: Чего он ищет здесь средь жизни молодой С своей тоскою непонятной? Спешите, юноши, и верить и любить, Вкушать и труд и наслажденье. Придет моя пора — и скоро, может быть, Мое наступит возрожденье. Приснится мне опять весенний, светлый сон На лоне божески едином, И мира юного, покоен, примирен Я стану вечным гражданином.
