неизбежного предела человеческой жизни, и втолкнули гроб внутрь, и снова бросили туда цветы, и захлопнули дверцы.
Затем они — мисс Уоршем и старая негритянка в машине Стивенса с нанятым шофером, а он сам с редактором в редакторской машине — последовали за катафалком, который от станции свернул к пологому холму и, подвывая, покатил на первой скорости, довольно быстро, потом почти так же быстро, но с каким-то елейным, почти епископским мурлыканьем достиг вершины, замедлил ход на площади, пересек ее, обогнул памятник конфедератам и здание суда, а торговцы, и клерки, и парикмахеры, и адвокаты, все те, кто давал Стивенсу доллары и полудоллары, и те, кто не давал, невозмутимо наблюдали из дверей и верхних окон; свернул на улицу, которая на окраине города перейдет в сельскую дорогу, ведущую их к цели, удаленной на семнадцать миль, и снова стал набирать скорость, по-прежнему провожаемый двумя машинами с сидящими в них четырьмя людьми — белой женщиной с высоко поднятой головой, старухой негритянкой, профессиональным паладином правосудия, истины и права, доктором философии Гейдельбергского университета — составная часть похоронной процессии, по всем правилам сопровождающей катафалк с негром-убийцей, затравленным волком.
Чем ближе к окраине, тем быстрее мчался катафалк. Вот они проскочили металлический указатель с надписью «Джефферсон, граница муниципалитета», мощеная дорога кончилась, перейдя в проселочную, покрытую гравием, которая пошла на спуск, ведущий к другому пологому холму. Стивенс протянул руку и выключил зажигание, так что редакторская машина продолжала двигаться уже по инерции, замедляя ход по мере того, как редактор тормозил, катафалк же и первая машина оторвались, словно удирая от погони, и легкая сухая пыль, все лето не знавшая дождя, разлеталась из-под крутящихся колес; скоро они скрылись из виду. Редактор стал неуклюже разворачивать машину, скрежеща передачами, давая то передний, то задний ход, пока они не оказались лицом к городу. С минуту он посидел, не снимая ноги со сцепления.
— Знаете, что она меня спросила сегодня утром на вокзале? — сказал он.
— Не уверен, — ответил Стивенс.
— Она спросила: «А вы в газету про это напишете?»
— Что?
— Вот точно так и я ответил, — продолжал редактор. — А она повторила: «А вы в газету про это напишете? Я хочу, чтобы все было в газете. Все как есть». Мне хотелось спросить ее: «Ну а если бы я узнал, как он умер на самом деле, все равно помещать в газету?» И, клянусь богами, если бы я спросил и если бы она даже знала то, что мы знаем, она ответила бы «да». Но я не спросил. Я только сказал: «Вам ведь все равно не прочесть, тетушка». А она сказала: «Мисс Белл мне покажет, где написано, и я посмотрю. Напишите про это в газете. Все как есть».
— Ну и ну, — сказал Стивенс. «Да, — думал он, — теперь ей все равно. Раз так должно было случиться и она не могла этого предотвратить, теперь, когда все кончено и позади, ее не интересует, как он умер. Она хотела, чтобы он вернулся домой, но она хотела, чтобы он вернулся домой как положено. Она хотела, чтобы был этот гроб, и эти цветы, и катафалк, и она хотела проводить его через весь город в машине».
— Поехали, — сказал он. — Давайте-ка в город. Я уже два дня не сидел за своим столом.
ХОД КОНЕМ
РУКА, ПРОСТЕРТАЯ НА ВОДЫ
I
Двое мужчин шли по тропе там, где она вилась между берегом и густой стеной кипарисов, эвкалипта и колючих кустарников. Один, постарше, нес чисто выстиранный и чуть, ли не выглаженный джутовый мешок. Второму, судя по лицу, не было еще и двадцати. Как обычно бывает в середине июля, река заметно обмелела.
— В такой-то воде он уж наверняка рыбачит, — сказал молодой.
— Если ему пришла охота порыбачить, — отозвался тот, кто нес мешок. — Они с Джо только тогда ставят перемет, когда Лонни приходит охота порыбачить, а не тогда, когда рыба клюет.
— Они так и так должны быть у перемета, — сказал молодой. — Лонни ведь все равно, кто его рыбу с крючков снимет.
Вскоре тропа, поднялась к расчищенной площадке на мысу в излучине реки. Здесь стоял шалаш, сооруженный из заплесневелой парусины, разнокалиберных досок и выпрямленных молотком бидонов из- под масла. Над конической крышей торчала скособоченная печная труба, рядом притулилась скудная поленница, к которой был прислонен топор и связка тростниковых жердей. Потом они увидели на земле возле открытой двери несколько коротких шнурков, только что отрезанных от валявшегося тут же мотка, и ржавую консервную банку, до половины набитую массивными рыболовными крючками. Несколько крючков уже было прикреплено к шнуркам. Но нигде не было ни души.
— Раз ялика нет, значит, в лавку он не пошел, — сказал старший. Заметив, что парень направился дальше, он набрал в легкие воздуха, намереваясь крикнуть, как вдруг из кустов выскочил человек и, остановившись перед ним, заскулил настойчиво и нудно. Он был невысокого роста, с широченными плечами и огромными ручищами, взрослый, но с повадками ребенка, босой, в потрепанном комбинезоне, с пронзительным взглядом, какой бывает у глухонемых.
— Здорово, Джо, — сказал тот, кто нес мешок, нарочито громко, как люди обычно говорят с теми, кто не способен их понять. — Где Лонни? — Он помахал мешком. — Рыба есть?
Но глухонемой только смотрел на него, продолжая прерывисто скулить. Потом повернулся и побежал по тропинке вслед за скрывшимся из виду парнем, который как раз в эту минуту крикнул:
— Глянь-ка ты на этот перемет!
Старший пошел за ними. Младший, вытянув шею, нагнулся над водой возле дерева, с которого, туго натянувшись, уходила в воду тонкая бечевка. Глухонемой стоял у него за спиной, все еще скулил и переступал с ноги на ногу, но прежде чем старший успел подойти, повернулся и, минуя его, помчался обратно к шалашу. При таком мелководье в воду должны были погрузиться только шнурки с крючками, а отнюдь не бечевка, перекинутая через реку между двумя деревьями. И все же она от конца до конца ушла под воду, отклонившись вниз по течению, и старший даже издали увидел, как она дергается.
— Да она огромная, с человека будет! — воскликнул парень.
— Вон его ялик, — сказал старший. Теперь парень тоже его увидел — на противоположном берегу, ниже по течению, он застрял среди зарослей ивняка в излучине реки. — Плыви-ка на тот берег, возьми его, тогда и посмотрим, что там за рыбина поймалась.
Парень сбросил башмаки и комбинезон, снял рубашку, пошел сначала вброд, потом поплыл прямо к противоположному берегу, так чтобы течение отнесло его вниз к ялику, взял ялик и стал выгребать назад, пристально вглядываясь в то место, где тяжело провис перемет, у середины которого лениво колыхалась вода, взбаламученная каким-то подводным движением. Он подвел ялик к старшему, который как раз в эту минуту заметил, что глухонемой опять стоит позади него, прерывисто и натужно скуля и пытаясь забраться в ялик.
— Не лезь! — сказал старший, отталкивая его назад. — Не лезь, Джо!
— Скорей, — крикнул парень, когда прямо у него на глазах возле провисшей бечевки что-то медленно поднялось на поверхность, а потом снова ушло под воду. — Там что-то есть, черт побери! И впрямь громадное, с человека!
