производила здесь раскопки, пока не явился старик Притчел, причем на этот раз с ружьем. Но об этом знали все, шериф имел в виду совсем другое, и теперь уже дядя Гэвин сидел на стуле выпрямившись и спустив ноги на пол.
— Я об этом не слыхал, — сказал дядя Гэвин.
— Да это всем известно, — заметил шериф. — Это, можно сказать, местный вид спорта на открытом воздухе. Все началось месяца полтора назад. Тут замешано трое северян. Как я понимаю, они пытаются купить у Притчела всю его ферму, чтобы завладеть глиной и производить из нее материал для покрытия дорог или что-то в этом роде. Местные жители с интересом наблюдают, что из этого выйдет. Всем, кроме этих северян, ясно одно — старик Притчел вовсе не собирается продавать им ни глиняную яму, ни тем более всю ферму.
— Они, конечно, уже предложили ему какую-то цену?
— И наверняка хорошую. Кто говорит, двести пятьдесят, кто двести пятьдесят тысяч — не поймешь. Эти северяне просто не знают, как к нему подступиться. Если б им просто удалось его убедить, будто вся округа надеется, что он свою ферму ни за что не продаст, они б ее наверняка за пять минут у него откупили. — Он снова воззрился на дядю Гэвина, моргая глазами.
— Итак, убит не тот, кто надо. Если все дело в этих залежах глины, Флинт к ним со вчерашнего дня ни на единый шаг не приблизился. Ему до них даже дальше, чем вчера. Вчера между ним и деньгами старика Притчела не было ничего, кроме капризов, надежд и пожеланий, какие могли появиться у этой придурковатой бабы. Ну, а теперь между ними тюремная стена и, по всей вероятности, петля. Если он боялся возможного свидетеля, он не только уничтожил этого свидетеля еще прежде, чем надо было о чем-то свидетельствовать, но даже прежде, чем появился свидетель, которого надо было уничтожить. Он вывесил вывеску с призывом: «Следите за мной в оба», обращенным не только к жителям нашего округа и нашего штата, но ко всем людям на свете, кто верует в Библию, где сказано: «Не убий», а потом явился и сел под замок в том самом месте, которое создано, чтоб покарать его за это преступление и удержать от следующего. Тут что-то не так.
— Надеюсь, что вы правы, — сказал дядя Гэвин.
— Вы надеетесь, что я прав?
— Да. Пусть будет что-то не так в том, что уже произошло, хуже, если оно еще не кончилось.
— То есть как еще не кончилось? — удивился шериф. — Интересно, как он может что-нибудь кончить? Он ведь уже сидит в тюрьме, а единственный во всем округе человек, который мог бы внести за него залог, — отец той самой женщины, в убийстве которой он все равно что признался.
— Да, выглядит это именно так, — сказал дядя Гэвин. — А страховой полис был?
— Не знаю, — сказал шериф. — Узнаю завтра. Но я совсем не это хочу узнать. Я хочу узнать, почему он хотел, чтоб его посадили под замок. Говорю вам, он ничего не боялся — ни тогда, ни в какое другое время. Вы ведь уже догадались, кто там из них боялся.
Однако ответ на этот вопрос мы получили не сразу. А страховой полис действительно был. Но к тому времени, когда мы о нем узнали, произошло событие, от которого все прочее выскочило у нас из головы. На заре следующего дня, когда тюремщик заглянул в камеру Флинта, она оказалась пустой. Флинт не бежал. Он просто ушел — из камеры, из тюрьмы, из города и, как видно, вообще из округа — ни следа, ни звука, ни единого человека, который видел бы его или хотя бы кого-то, кто мог бы быть им. Солнце еще не встало, когда я ввел шерифа через боковую дверь в кабинет; когда мы с ним дошли до спальни, дядя Гэвин уже проснулся и сидел в кровати.
— Старик Притчел! — сказал дядя Гэвин. — Только мы уже опоздали.
— Что с вами? — удивился шериф. — Я же говорил вам вчера, что Флинт уже опоздал в ту самую минуту, когда спустил курок. И кстати, чтобы вы не волновались — я уже туда звонил. В доме всю ночь провели человек десять — они дежурили у одра миссис Флинт, а старик Притчел сидел взаперти в своей комнате целый и невредимый. На рассвете они услыхали, как он там топчется и возится, и тогда кто-то из них постучал в дверь и стучал до тех пор, пока он не приоткрыл дверь и не начал опять с проклятьями выгонять их из дома. Потом снова запер дверь. Старик, как видно, здорово потрясен. Наверно, все произошло у него на глазах, а в его возрасте, да еще когда он выгнал всех домочадцев, кроме этой своей придурковатой дочки, которая в конце концов тоже его бросила и ушла куда глаза глядят… Я ничуть не удивляюсь, что она вышла даже за такого типа, как Флинт. Что там в Библии сказано? «Кто живет мечом, от меча и погибнет»?[43] Ну, а в случае со старым Притчелом под мечом надо понимать то, на что он променял весь род человеческий, когда еще был молод, здоров и силен и ни в ком не нуждался. Но чтобы вы не волновались, я полчаса назад послал туда Брайана Юэлла и велел ему впредь до моих распоряжений не спускать глаз с этой запертой двери — или со старика Притчела, если тот из нее выйдет, и я послал Бена Берри и еще кое-кого в дом Флинта и велел Бену мне оттуда позвонить. Когда я что-нибудь узнаю, я вам сразу же сообщу. Да только я ничего не узнаю, потому что этот тип сбежал. Вчера после убийства его схватили, потому что он совершил ошибку, а человек, способный выйти из тюрьмы так, как вышел он, не совершит двух ошибок подряд на расстоянии пятисот миль от Джефферсона или от штата Миссисипи.
— Ошибку? — сказал дядя Гэвин. — Да ведь он только сегодня утром сказал нам, для чего ему хотелось сесть в тюрьму.
— Для чего?
— Для того, чтоб из нее сбежать.
— Для чего ж ему было снова из нее выходить, ведь он же был на свободе и мог остаться на свободе, попросту удрав, а он вместо этого сообщил мне по телефону, что совершил убийство?
— Не знаю, — отвечал дядя Гэвин. — Вы уверены, что старик Притчел…
— Я же вам сказал, что сегодня утром его видели и разговаривали с ним сквозь полуоткрытую дверь. А Брайан Юэлл наверняка и сейчас сидит на стуле, подпирая эту самую дверь, — пусть только посмеет не сидеть! Я позвоню вам, если что-нибудь узнаю. Но я уже сказал вам, что ровно ничего я больше не узнаю.
Он позвонил через час. Он только что разговаривал со своим помощником. Тот обыскал дом Флинта и сообщил всего лишь, что Флинт побывал там ночью — черный ход открыт, на полу валяются осколки керосиновой лампы, которую Флинт, очевидно, уронил, когда возился в темноте, потому что за большим, в спешке перерытым сундуком помощник нашел скрученную жгутом бумажку — Флинт, наверно, зажигал ее, когда рылся в сундуке, — клочок бумаги, оторванный от анонса…
— От чего? — спросил дядя Гэвин.
— Вот и я тоже спросил, — отвечал шериф. — А Бен и говорит: «Если тебе не нравится, как я читаю, пришли сюда кого-нибудь другого. Это клочок бумаги, оторванный скорее всего от уголка анонса, потому что на нем написано по-английски, даже я прочесть могу», а я ему говорю: «Скажи мне точно, что у тебя в руке». И он сказал. Это, говорит, страница из журнала или из газетки под названием «Анонс».[44] Там еще какие-то слова напечатаны, да только Бену их никак было не разобрать — он потерял очки в лесу, когда окружал дом, чтобы поймать Флинта, чем бы он там ни занимался — может, завтрак сам себе готовил. Вы знаете, что это такое?
— Да, — сказал дядя Гэвин.
— Вы знаете, что все это значит и почему оно там было?
— Да, — ответил дядя Гэвин. — Но зачем?
— Не могу вам сказать. И сам он никогда не скажет. Потому что он ушел, Гэвин. Конечно, мы его поймаем, то есть кто-нибудь его поймает, где-нибудь, когда-нибудь. Но только не здесь и не за это. Выходит, эта несчастная безобидная придурковатая баба не стоила даже того, чтобы за нее отомстила та самая справедливость, которую вы ставите выше истины.
Казалось, на том дело и кончилось. В тот же день миссис Флинт похоронили. Старик продолжал сидеть взаперти у себя в комнате, он даже не вышел, когда все уехали с гробом на кладбище, а в доме остался один только помощник шерифа, подпиравший своим стулом запертую дверь, да две соседки, которые сварили старому Притчелу горячий обед и в конце концов уговорили его приоткрыть дверь, чтобы взять у них поднос с едой. Он поблагодарил их, ворчливо и угрюмо, за все, что они для него сделали в последние сутки. Одну из женщин это так тронуло, что она предложила назавтра вернуться и снова сварить ему обед, но тут старика вновь обуяла вспыльчивость и грубость, и добрая женщина даже пожалела о своем
