Толстый с Герой ушли, оставив арестованного под дверью кабинета. Рябой толкнул Егора на стул и сам уселся на соседний. Теперь, чтобы добраться до выхода, пришлось бы бежать мимо конвоира. А на крыльце солдат… Егор посмотрел направо. В конце коридора окно с частым переплетом, такое с одного удара не высадишь. Женщина – или девочка, против света не разглядеть, – мыла пол, шумно передвигая ведро. Влажные доски пахли затхлой водой и махоркой. Противно, даже подташнивало. И мысли ворочались такие же гадкие: как глупо вышло… Где мама?.. Откуда им известно про папу?.. Семьи комсостава, писали в газетах, что в Балессе… Его что же, расстреляют?!. Хоть бы Юрка не сунулся в город… Обидно, ничего толком сделать не успел… Приказ отцовский и тот не выполнил, если бы не Грин…
Из одного кабинета в другой прошел офицер. Послышались неразборчиво голоса. Дверь, рядом с которой сидел Егор, тоже несколько раз открывалась и закрывалась.
Апатия не отпускала, хуже того, начало клонить в сон. Расплывались очертания предметов. Звуки доносились глухо, точно из-под воды. «Это нервное», – подумал Егор и тряхнул головой. Натянулся шнурок, зацепившись за ворот, скользнула по груди бирка – нет, каменный полумесяц, бирку он отдал Юрке. Это хорошо, вдруг бы отобрали, а так останется на память… Стоп! Если нет бирки с фамилией, то как узнают, что он действительно сын подполковника? Сонливость как рукой сняло, Егор лихорадочно соображал: документы и фотографии сгорели вместе с домом. Соседи? Да где они теперь, после пожара! А вот кто живет через дорогу? Замшелый дедок, он умер вскоре после их переезда, наследники объявлялись редко. Шумная семья, но их больше занимали собственные склоки. Какие-то старики – выходила сгорбленная бабушка с клюкой. Она и корову под носом не разглядит. И вообще, Егор чаще болтался в лесу, чем возле дома. В интернате никого. Получается, опознавать его – некому! Так, нужно быстренько придумать ложь, объясняющую рубец на спине и незнание того, что происходит в городе. Он сможет, выберется отсюда. Найдет партизан… Сердце на мгновение остановилось и снова застучало – часто-часто. А вдруг ими командует отец? Не успел уйти за линию фронта. Тогда понятно, почему их дом назвали «бандитским».
Егор не заметил, как появился патрульный. Гера ухватил за футболку и вздернул на ноги. Толкнул в открытую дверь.
Приемная. На столе – печатная машинка. На стене плакат с графиком, выхватил мельком: «…прирост урожая». Едва не споткнулся о высокий порог. Яркий свет из незашторенного окна ослепил, и Егор сощурился, чтобы разглядеть лычки на погонах офицера. Гран-обгер, если пересчитать, то майор. Сбоку, у шкафа, застыли толстый и Гера. За маленьким столиком пристроилась пожилая женщина в темном платье.
– Ном? Фамери? – спросил гран-обгер.
Егор понял, но дождался, когда женщина перевела:
– Имя? Фамилия?
– Сержик Ладанавель.
Новый вопрос, сначала на зейденском, потом на пшелесском:
– Ты местный?
Скажешь «да», велят назвать адрес и проверят. Егор мотнул головой:
– Нет, я из Лучевска.
– Как оказался тут?
– Приехал крепость посмотреть, ну, перед самой войной. Пошел, а там стрелять начали. Меня зацепило. Не сильно, смог до шоссе добраться. Деревенские подобрали. Как подлечили, я в город подался, думал, попутку какую до Лучевска найду. Гляжу, пожар был, и нет никого. Зашел. Отыскал бы чего, на базар снес. Продать, еды купить.
– Куда был ранен?
– Под лопатку.
Гера дернул его к себе и задрал футболку, вытянув ткань из-под связанных рук.
– Как называется деревня? У кого ты жил?
Точно куклу, Егора повернули обратно к столу.
– Не скажу. Вы их тоже арестуете, а за что?
Гран-обгер хлопнул ладонью по столу и заорал. Женщина перевела спокойно:
– Ты все врешь. Ты партизан. Твой отец бандит. Ты был ранен возле железной дороги.
Перед глазами вдруг оказалась фотография – толстый выхватил ее откуда-то и сунул в лицо. Егор узнал сразу: увеличенная с военного билета.
– Это – твой отец. Тебя зовут Егор Натадинель.
– Нет! Сержик!
Гран-обгер откинулся на спинку стула и махнул толстому. Тот вышел, толкнув Егора.
Переводчица равнодушно смотрела перед собой. Переминался с ноги на ногу Гера. За окном ослепительно сияло солнце. Виднелись улица и дощатый забор по ту сторону дороги. По забору шла кошка. Егор тронул языком разбитую губу. Как же глупо он попался!
Послышались шаги, толстый рыкнул:
– Встань сюда.
Егор повернул голову – и еле сдержался, чтобы не выдать себя. Талка! Похудевшая, в старых шароварах и блузе с закатанными рукавами – на коже темнели капельки грязной воды. Из-под плотно повязанной косынки не выбивалось ни единой рыжей прядки.
– Знаешь его? – тускло спросила переводчица.
Девочка посмотрела на Егора в упор. Ресницы у нее дрогнули.
– Как его зовут?
«Талка! – беззвучно крикнул Егор. – Ну, ты дочь же офицера!»
– Почему ты молчишь? Разве не узнаешь сына подполковника Натадинеля?
– Нет. Я не была с ним знакома.
Даже дыхание перевести нельзя. «Спасибо, Талка!»
– Врешь! – крикнул гран-обгер по-пшелесски.
Девочка вздрогнула.
Дверь за ее спиной открылась, и через порог шагнула Тамира Вазгуровна. Талкина мать вытирала руки о фартук и испуганно смотрела на дочь.
– У мальчишек своя компания, у нас своя, – громко сказала Талка. – Я не интересовалась сыном подполковника. И его, – кивнула на арестованного, – в первый раз вижу.
– Я же говорил! – выкрикнул Егор. – Меня зовут Сержик!
Толстый хлестнул его по лицу. Из разбитой губы снова закапало.
По знаку гран-обгера Тамиру вытолкнули к столу.
– Ты узнаешь его?
– Да мало ли мальчишек бегает!
– Ты учительница.
– Ну и что? У меня в классе его не было.
Толстяк качнулся вперед и ударил женщину по щеке раскрытой ладонью. Талка зажмурилась.
– Это – сын подполковника Натадинеля! Так?
– Откуда мне знать! – со слезами крикнула Карагарлицкая. – Подполковника по зиме перевели, а жена его и того позже приехала. Мне с ней дружить не по чину было.
Егор вспомнил, как его мама и Тамира ползали по полу, раскладывая выкройки. Хихикали, точно девчонки. И Талка, зашедшая за матерью, смотрела на них удивленно.
– Уведите.
Снова ждал в коридоре, теперь караулил Гера. Патрульный злился: влепил подзатыльник и сесть не разрешил. Егор привалился к стене, стараясь расслабить перетянутые ремнем руки. От запоздалого страха пересохло во рту. Поверили или нет?
Талка домывала пол, с грохотом переставляя ведро все ближе к Егору. Грязь с обшарпанных досок отходила плохо, и девочка запыхалась. Сползла косынка, открыв рыжую косу, сколотую на затылке. Егор следил, как движутся Талкины руки. Очень хотелось, чтобы она успела прежде, чем вызовут снова.
Ведро опустилось рядом с кроссовками, плеснуло водой. Талка посмотрела снизу вверх. Под глазами у
