внимание по отношению к своим словам и поступкам с целью не допустить чего-либо «недостойного». Цунэтомо на страницах «Хагакурэ» даже признается, что вел в молодости «дневник неудач», в который записывал свои промахи и ошибки, чтобы затем иметь возможность не допустить их вновь, – методика, которая шокировала бы любого нынешнего психоаналитика, который рекомендует скорее обратное. Но ведь «Хагакурэ» писалось для укрепления духа воинов, а не для успокоения психики изнеженных современным обществом потребления людей, постоянно испытывающих комплекс неполноценности. Понятно, что преувеличенное внимание к репутации нередко вело к стремлению любой ценой избежать позора и к неадекватной (даже по «гипертрофированным» меркам бусидо) строгости к себе – отсюда сэппуку по пустяковым поводам и т. д. Хотя подобные действия ни в коем случае не осуждались как аморальные, они порицались как чрезмерные, ненужные, а часто и просто глупые. Так, из «Хагакурэ» известна история о самурае, имевшем несчастье случайно легко ранить господина на охоте своей стрелой и приготовившемся совершить сэппуку. Господин в этом случае был просто обязан проявить разумное великодушие, что он и сделал, приказав слуге даже не думать о сэппуку.
Другой случай описан Судзуки Сёсаном – самураем, ставшим в начале правления Токугава монахом. Среди самураев встречались те, кто откровенно гордился своей привилегией убивать непочтительных к самураям простолюдинов. Один такой «убийца» (
«Ваши поступки не могут произвести плохую карму, ибо вы большей частью убиваете не беспричинно! Может быть, они воруют? А может, наносят оскорбление? В любом случае, вы не убиваете человека, если он не совершил преступления».
Пришедший согласился с этим, и тут Сёсан захлопнул ловушку, подготовленную им для этого малопривлекательного типа: «Однако встречаются ли среди ваших сослуживцев и других самураев те, кто ведет себя вызывающе?» – «Да, встречаются», – ответил он. «И что же, вы убиваете их?» – спросил Сёсан. «Нет», – ответил он.
Монах воскликнул: «Ай-ай, какой перед нами трусливый человек. Если вы на самом деле хитокири, то почему вы не желаете убивать тех, кто совершает низкие поступки из числа тех, кто совершает поклоны перед тем же господином, что и вы? Разве не трусость – по малейшему поводу убивать низко склоняющихся перед вами простолюдинов?»
Поэтому неудивительно, что и Юдзан Дайдодзи, и Ямамото Цунэтомо много говорят о необходимости быть человечным и сострадательным по отношению к стоящим ниже на социальной лестнице. Особенно это касается тех, кто живет в одних землях с воином. Так, хотя автор «Хагакурэ» и был лишь младшим вассалом сильного и процветающего даймё, несомненно, что его взгляды разделялись и господином клана, и знатными самураями: «Если говорить о Пути, которым должен следовать самурай, то на первом месте будут стоять служба и преданность господину. Если же рассуждать о том, что ему надлежит делать сверх этого, то я скажу так: самурай должен обладать мудростью, гуманностью и мужеством». Преданный вассал сослужит своему господину самую добрую службу, если благодаря ему люди всех сословий почувствуют, что господин неустанно думает и заботится о них».
«Это поистине просто. Прежде всего, следует думать об интересах всех вассалов и представителей низших сословий. Бездумные выскочки составляют далеко идущие планы, полагая, что это принесет благо господину. Однако в своих планах они не учитывают интересов низших сословий… Они несут им лишь бедствия. Это худшее, что можно вообразить. Ведь все, включая слуг из низших сословий, принадлежат господину», – пишет современный американский японист О. Ратти.
Снисходительность к другим самурай должен был демонстрировать прежде всего при тех обстоятельствах, когда это не задевало его и вообще ничьей чести и всерьез не вредило его интересам или интересам его семьи, господина и т. д. (для этого эти самые проступки и слабости окружающих должны были быть действительно «мелкими» по самурайским меркам – то есть относиться к сфере физических недостатков, небольших человеческих слабостей и пороков, исключая те, которые ставили под вопрос две вышеупомянутые добродетели: смелость и верность). В противном случае вполне допустимым считалось попытаться мягко «наставить ближнего на путь истинный» или даже сделать «строгое внушение». Недопустимыми и недостойными считались грубая брань и особенно насмешка – ибо последняя больше задевала честь воина. В конце концов, ведь не стоит забывать, что знаменитая самурайская и вообще японская вежливость и удивительная толерантность в некоторых вещах (то, что нередко удивляет неяпонцев) вырабатывались в условиях тотальной вооруженности колоссального количества жителей Страны восходящего солнца (в отдельные периоды истории Японии количество самураев достигало 10 % населения; для сравнения: в большинстве стран Европы, кроме Речи Посполитой и Испании, дворяне составляли 1–1,5 % населения). Поэтому быть вежливым и терпимым было не только «красиво» (а многие исследователи называют японскую традиционную мораль «эстетической моралью»), достойно, но и вполне разумно – изысканный этикет нередко попросту позволял избежать колоссального числа кровопролитий. К сожалению, у многих интересующихся историей страны Ямато сложился в целом неверный стереотип самурая как озабоченного только своей честью головореза, ни во что не ставящего ни свою, ни чужую жизнь и готового махать мечом по любому случаю, ибо так ему велит бусидо. При всем том, что подобный типаж в истории Японии действительно не редкость, отношение большинства авторов трактатов и иных произведений о бусидо достаточно отрицательное, как к опасному и неприятному асоциальному типу, который при всей своей отваге и внимании к своей чести все равно плохо кончит (конечно, не в смысле погибнет вообще, а, скорее, недостойно и бесчестно окончит свои дни), ибо ему неведома внешняя вежливость и внутреннее сострадание.
Четче всего двойная сущность воина-безжалостного убийцы и воина-защитника, даже «спасителя», отражена в знаменитой притче о двух великих оружейниках XIV века Масамунэ и Муромаса, которые, сами будучи самураями, передавали частицу собственной души своим изделиям (клинки этих мастеров отличались высочайшим качеством, они – огромная редкость и объявлены в сегодняшней Японии национальным достоянием. Вообще мечи, созданные знаменитыми мастерами, особенно периода «древних мечей» – до 1350 года, – всегда считались в Японии поистине бесценным сокровищем и передавались из поколения в поколение[18].
Но сначала, чтобы читатель лучше понял контекст, несколько слов об образе японского меча как главного символа самурая.
О. Ратти писал о символике самурайского меча катана: «Роль катана основывалась на том положении, которое самураи занимали в политико-правовой структуре Японии, структуре власти, построенной вертикально, поддерживаемой и вдохновляемой на каждом уровне мистическим поклонением предкам, связывавшим воедино многие поколения. Являясь почти [почему «почти»? Меч – одно из трех Сокровищ императорского дома наряду с Зеркалом и Яшмовыми подвесками
Мы знаем, что меч в буддизме почитался как символ установления мира, человеколюбия и справедливости. Меч бодхисаттвы Мондзю предназначен для уничтожения не физических врагов, а такого зла, как алчность, глупость и гнев. Мечом вооружен и яростный и спасающий людей Фудо-мёо. С мечом (
