— Вижу, что любознательность у тебя наличествует, — добродушно сказал он. — Не могу удержаться, чтоб не отметить, что сия черта здесь весьма опасна. Много тут бывало народу с огоньком в глазах. Но по странному совпадению, большинство из них заканчивали свои изыскания знакомством с Армарикой.
— Да я просто…
— И они тоже простыми были ребятами, да только слишком любопытными. Ладно, не буду я тебя сегодня стращать. Только-только успокоилась. Расскажу я лучше про работу нашу. Это и польза и информация. Про музеи что-нибудь до этого слыхала?
— Ну, это хранилища такие, где всякую всячину держат и таблички латунные на нее навешивают, — явила я миру свои глубокие познания.
— Именно так, — согласился Фитцпарк. — Но музеи разные бывают. Где старину всякую держат, где картины… А у нас другой коленкор. Объекты наши имеют особенный характер, да и вид, признаться, тоже. Не всякий человек с первого разу спокойно воспринимает. Я-то уже попривык, да и те, кто здесь пару- тройку лет поработали, тоже ко всему стали привычные. А вот новички — те, конечно, по первости переживают. Тут главное помнить, что экспонаты сии ужасают только видом, а опасности собою не являют ровным счетом никакой. Да что я тут распинаюсь, сейчас сама посмотришь.
И я впервые увидела Музей.
…Музей Академии был основан почти одновременно с нею. Вначале его экспонатами были трофеи, добытые магами в схватках с чудищами той эпохи. Головы драконов, зубы василисков, когти мантикор, глаза сфинксов, хвосты химер — вот чем можно было тут полюбоваться посетителям. Короче, сюда свозились останки побежденных монстров, не представляющие из себя большой ценности. Ясно, что сокровища драконов, желчь тех же василисков, кровь мантикор, чешуя сфинксов и т. п., имеющее хоть какую-то рыночную стоимость, до Музея не добирались, а втихую присваивались магом, непосредственно победившим зверюгу, либо смекалистым свидетелем его гибели в случае, если магу не удавалось выжить после своей славной победы.
Однако время не стояло на месте. Музей, представлявший склад, захламленный свидетельствами боевой славы, особой пользы не приносил. Туда забредали разве что романтически настроенные адепты, мечтающие о будущих подвигах и ищущие вдохновения среди заспиртованных органов монстров, да убеленные сединами магистры, вспоминающие о своих минувших золотых деньках. И в один прекрасный день Совет Лиги на одном из своих собраний постановил, что Музей надобно закрыть, сомнительные экспонаты сжечь, а помещение отдать под тренировочные залы, дабы адепты укрепляли свое физическое здоровье и совершенствовали боевые навыки. В защиту Музея никто не сказал ни словечка, и в другой прекрасный день двери его украсил огромный замок — для преобразования Музея в зал надлежало создать комиссию и подписать пару десятков бумаг, актов, дозволений и разрешений.
Но из-за рокового стечения обстоятельств, а именно гибели в пожаре практически половины сокровищ Библиотеки, вдруг оказалось, что адептам неоткуда черпать познания о монстрах и их внешнем виде. Это вообще было традиционной проблемой, так как иллюстрации в манускриптах чаще всего являлись плодом фантазии художника. Молодые маги просто терялись, когда воочию узревали стрыгу, у которой было вовсе не шесть конечностей, а четыре, а ядовитый дым из ноздрей и вовсе отсутствовал. Но заставить иллюстратора бродить по горам и лесам в поисках модели для его ответственной работы оказалось весьма затруднительно — служители искусства напрочь отказывались зарисовывать мантикор и волкодлаков с натуры. Вот и получалось, что маги во время своих странствий ознакомлялись с монстрами, потом описывали их словесно и письменно в своих монографиях, частенько многое преувеличивая, а затем уж иллюстраторы напрягали воображение и творили свои шедевры. В редких случаях это все хоть чуть-чуть соответствовало истине, но выбора не было.
После пожара же на долю адептов остались лишь устные воспоминания преподавателей, которые изобиловали эпитетами и сравнениями, а также тоской по прошедшей молодости.
Вот тут-то и вспомнили о Музее. Действительно, что может быть лучше, чем наглядное изучение? Зачем расписывать длину и остроту зубов гарпии, если можно на них посмотреть, замерить штангенциркулем и даже пощупать? А со временем напишутся и новые книги. И уж пусть господа художники не обессудят, но сходство в их иллюстрациях будет поважнее красоты.
Так и было решено. Теперь Музей стал едва ли не главнейшей частью Академии и прославился на несколько королевств. Чучельники, или таксидермисты, как они любят себя называть, работали и день и ночь. Невзирая на протесты и возмущения чародеев, Совет Лиги издал указ, который предписывал всякое убиенное чудовище в цельном виде сдавать на обработку. Тут тоже присутствовал некий перегиб, потому как тех же крысолаков уничтожалось по десятку в месяц, и в таком количестве чучела их никому надобны не были. Но со временем все уладилось, установился порядок и тишь. Музей исправно пополнялся новыми экспонатами, адепты более не списывали свои ляпы на экзаменах на книжные ошибки, а художники теперь строго блюли соответствие вплоть до окраса подшерстка.
Вот такой была история Музея, о которой мне поведали куда позже, а покудова я, охваченная восхищением напополам с ужасом, шла по залу, границы которого терялись где-то в сумраке, во все глаза таращась на самых странных монстров, которых можно было представить. О большинстве из них я слышала только из страшных легенд, где подробно описывалась их ядовитость, зубастость, когтистость и отвратность. Но как же это все не походило на то, что открылось моим глазам! Боюсь, что даже мое болезненно-живое воображение не могло сотворить таких потрясающих образов.
Солнечные лучи столбами падали из крохотных окон где-то под самым потолком, золотясь вековой пылью, и крылья мантикоры в них лилово светились, а полосатая шкура вурдалака отливала бархатом — шерсть была очень короткой и глянцевой. Искорки плясали на серебристо-зеленой чешуе гидры, и в стеклянных глазах жрухи горел почти живой огонек, так что казалось, будто она готовится к прыжку. Это было настоящее чудо!
— Вот это — малый тритон, — с гордостью демонстрировал мне сокровища Музея Фитцпарк, которому явно польстило мое восхищение. — А чуть левее — гидра Ульриха, чрезвычайно редко встречающаяся в наших краях. Она обитает в пресноводных водоемах, в склонности к людоедству не замечена. А вон та, с красными плавниками — морская, как раз людей пользует вовсю. Ее нарекли гидрой Стефана. И по странному совпадению в Академии имеется одна магичка, Стефания Ильмерих — не поверишь, но дама эта гидра гидрой, что и привело к тому, что в узких кругах ее именно так и прозывают. Вот так оно и случается, что подчас имя определяет сущность… Водные твари у нас представлены вот в этом отделе, а дальше идут болотные — кикиморы, тинники, омутники, трясинники… Общая отличительная черта у них — перепонки меж пальцами. Ну и всеядность тоже. Жрут что ни попадя, стервецы. Но нам до этого дела нет — пусть у чародеев голова болит об их прожорливости. А это вот сизый камышанник — безобидное в целом создание, но крикливое до невозможности. Если уж где этот самый камышанник заведется, то люди через неделю с тех мест сходят — ни днем ни ночью от него нет покоя. А отчего сей урод орет круглосуточно, наука покудова не выяснила.
— А это вот что такое?
— Сыроквас. Этому плесень подавай. Считается, что он мелкий вредитель, но определение мелкости относится исключительно к его размерам. Ну, этих даже ты, наверно, опознаешь. Мантикоры различных подвидов — бурая, сизая, дымчатая, малая, большая, огромадная…
Сказать, что я была потрясена, значит ничего не сказать. В тот момент я позабыла обо всем на свете. Мир мог провалиться в Lohhar'ag, но это не отвлекло бы меня от созерцания дымчатой мантикоры.
Чуть дальше я увидела что-то знакомое. На деревянной подставке, имитирующей сук, сидела гарпия, расправив крылья и приоткрыв зубастую пасть. Именно ее сородича я отмолотила тяпкой и пнула под зад незадолго до своего отъезда в Изгард.
— Это гарпия? — с восторгом воскликнула я.
Фитцпарк утвердительно кивнул:
— Да, именно она, зараза этакая. Но это самая мелкая изо всех существующих разновидностей, кур ворует да кроликов. С такой и дите управится. А вон дальше, погляди-ка — аальская гарпия и хельбергонская. Вот это зверюги посерьезней. Но самая здоровая среди этих летучих гадин — горная каммерольская. Такая и теленка запросто сволокет.
Я представила себе, что бы было, если бы подобная зверюга прилетела к нам в деревню, и поежилась.
