В День открытых дверей мы, прихватив банку, доехали автостопом до школы, позаимствовали в кафетерии несколько бумажных стаканчиков, насыпали в них свой порошок, раздали стаканчики друзьям и разожгли по всей школе маленькие пожарики (а родители в это время сидели по классам и в который раз составляли отпрыскам распорядок дня).
ГЛАВА 2. Вся наша округа
Лет в двенадцать (в пятьдесят первом или пятьдесят втором году) я заинтересовался барабанами. Сдается мне, барабанами многие мальчишки увлекаются, но что до меня, то никаким рок-н-ролльным барабанщиком я себя не мыслил, поскольку рок-н-ролла тогда еще не придумали. Меня попросту интересовало, как звучат предметы, по которым можно стучать.
Начал я с оркестровых ударных, изучив все основы: дробь, форшлаги, аппликатуру и парадидлы. В Монтерее я ходил на летние курсы, где преподавал Кит Маккиллоп. Вместо барабанов он заставлял нас упражняться на деревянных досках. Мы стояли у досок и разучивали основы, используемые в шотландской школе игры на ударных.
После этого я упросил родителей достать мне малый барабан, на котором я упражнялся в гараже. Когда им стало не по средствам платить за прокат барабана, я принялся играть на мебели — отбивать краску от комодов и все такое.
В 1956 году я играл в школьной ритм-энд-блюзовой группе «Бродяги». Репетировали мы в гостиной у пианиста Стюарта Конгдона — отец его был проповедником. Я упражнялся на горшках и кастрюлях, зажимая их коленями, точно бонго. В конце концов я уговорил своих стариков купить настоящую ударную установку (подержанную, у парня с нашей улицы, долларов за пятьдесят). Получил я ее лишь за неделю до нашего первого выступления. Поскольку я никогда не учился координировать движения рук и ног, мне трудновато было выдерживать такт педалью большого барабана.
Лидер группы Элвуд Мадео Младший нашел нам работу в заведении под названием «Городской зал», на углу Сороковой и Мид, в округе Хиллкрест Сан-Диего. Наш гонорар: семь долларов — на всех.
По дороге на концерт до меня дошло, что я забыл барабанные палочки (свою единственную пару), и нам пришлось через весь город за ними возвращаться. В конце концов меня уволили, потому что, как мне сказали, я слишком увлекался игрой на тарелках.
Учиться играть на барабанах очень трудно: почти не бывает звуконепроницаемых квартир, подходящих для занятий. (Интересно, откуда на самом деле берутся хорошие барабанщики?)
Рок-н-ролльные альбомы появились в продаже лишь через несколько лет после изобретения самого рок-н-ролла. В начале пятидесятых подростки покупали пластинки на 78 и 45 оборотов.
Первый рок-н-ролльный альбом я увидел году в пятьдесят седьмом — он назывался «Молодежный танцевальный вечер». На обложке была изображена компания ОЧЕНЬ БЕЛЫХ ПОДРОСТКОВ, они танцевали, повсюду болталось конфетти, а неподалеку — несколько бутылок содовой. Внутри был сборник песен негритянских «ду-уоп»-групп.
В то время моя коллекция состояла из пяти-шести маленьких ритм-энд-блюзовых пластинок на 78 оборотов. Я был подростком из низов среднего класса, розничная цена на любой медленно вращающийся высококлассный винил казалась мне несусветной.
Однажды в журнале «Лук» я наткнулся на статью о магазине грампластинок Сэма Гуди, где этот Сэм Гуди превозносился до небес. Автор статьи утверждал, что мистер Гуди может продать что угодно, и в качестве примера упомянул, что тот умудрился сбыть с рук даже альбом под названием «Ионизация».
Далее в статье говорилось примерно следующее: «В этом альбоме одни барабаны — сплошь жуткий диссонанс; худшая музыка на свете». Aгa! Вот оно! Это мне и нужно! Я понятия не имел, где раздобыть такую пластинку, я ведь жил в Эл-Кахоуне, Калифорния, — маленьком городишке ковбойского типа неподалеку от Сан-Диего.
Прямо за холмом располагался другой городок Ла-Мейса — немного более цивилизованный (там был «магазин хай-фай»). Через некоторое время я остался ночевать у приятеля из Ла-Мейсы Дейва Фрэнкена, и утром мы направились в этот магазин — там продавались ритм-энд-блюзовые пластинки.
Порывшись на полке и отыскав парочку пластинок Джо Хастона, я двинулся в сторону кассы и случайно бросил взгляд на отдел долгоиграющих пластинок. Я заметил странный черно-белый конверт, на котором был изображен человек с курчавыми седыми волосами, похожий на безумного ученого. Я подумал: вот здорово, что безумный ученый записал наконец пластинку, — поэтому я ее и взял. И это оказалась она — пластинка с «Ионизацией».
Автор статьи в «Луке» слегка ошибся — на самом деле пластинка называлась «Полное собрание произведений Эдгара Вареза, часть 1», и наряду с прочими вещами там была «Ионизация». Записала ее скромная фирма «ММИ» (Музыкальный магазин «Илэйн»). Пластинка числилась под номером 401.
Я вернул на место пластинки Джо Хастона и пошарил в карманах, чтобы узнать, сколько у меня денег, — набралось, кажется, что-то около трех долларов семидесяти пяти центов. Я раньше ни разу не покупал альбомов, но знал, что они наверняка стоят дорого — их ведь покупали в основном старики. Я спросил кассира, сколько стоит «ММИ 401».
«Та серая, в коробке? — сказал он. — Пять девяносто пять».
Эту пластинку я разыскивал больше года и так просто отказываться от нее не собирался. Я заявил, что у меня всего три семьдесят пять. Минуту подумав, кассир сказал: «Мы ее используем для демонстрации высококлассной аппаратуры — но тогда никто ничего не берет. Ладно, если тебе ее так сильно хочется, можешь взять ее за три семьдесят пять».
Мне не терпелось ее послушать. У нас был проигрыватель по-настоящему низкого класса: «Декка». Маленький ящичек дюйма в четыре высотой, на коротких металлических ножках (потому что динамик снизу) и с таким глуховатым звукоснимателем, на который для пущего веса приходилось класть четвертак. Работал он на всех трех скоростях, но еще ни разу не ставился на 33 1/3.
Проигрыватель стоял в углу гостиной, где мама гладила белье. Когда она его покупала, ей бесплатно вручили пластинку студии «Меркури» «Маленький сапожник» в исполнении какой-то вокальной группы из белых певцов средних лет. «Маленького сапожника» мама имела обыкновение слушать, утюжа белье, поэтому только в гостиной я и мог послушать новенький альбом Вареза.
Я поставил проигрыватель на полную громкость (чтобы насладиться «классом» максимально) и осторожно опустил универсальную иглу с осмиевым наконечником на вводную бороздку «Ионизации». Моя мама — скромная католичка, она любит смотреть гонки на роликовых коньках. Услышав то, что раздалось из маленького динамика на дне «Декки», она посмотрела на меня так, будто я окончательно нахуй спятил.
Сирены, и малые барабаны, и большие барабаны, и львиный рык, и всевозможные непонятные шумы. Мама навсегда запретила мне ставить эту пластинку в большой комнате. Я заявил, что, по-моему, пластинка великолепна и я желаю прослушать ее целиком. Мама велела мне забрать проигрыватель в спальню.
Больше она «Маленького сапожника» не слышала.
Проигрыватель так и остался у меня в комнате, и я снова и снова слушал «ММИ 401», сосредоточенно черпая обрывки информации из примечаний на конверте. Музыкальные термины я не понимал, но все равно запомнил.
Пока я учился в школе, всех, кто ко мне приходил, я заставлял слушать Вареза — потому что считал это лучшей проверкой интеллекта. Все они тоже считали, что я окончательно нахуй спятил.
В день моего пятнадцатилетия мама сказала, что истратит на меня пять долларов (в то время большие деньги для нас), и спросила меня, чего я хочу. Я ответил: «Покупать ничего не надо, разреши лучше позвонить по межгороду». (В нашем доме никто никогда не звонил по межгороду.)
Я решил позвонить Эдгару Варезу. По моему глубокому убеждению, человек, похожий на безумного ученого, мог жить только в месте под названием Гринич-Виллидж. Я позвонил в нью-йоркское справочное бюро и спросил, не числится ли у них Эдгар Варез. Он, естественно, числился. Мне даже дали адрес: Салливан-стрит, 188.
