теперь? Вот вернусь…
Тимошки дома не было, он прибежал уже тогда, когда отец и сын стояли перед Пелагеей Егоровной совсем собранные.
— Провожать не ходи, — приказывал Василий Васильевич жене. — Не совладаешь с собой, заплачешь…
Василий Васильевич то надевал, то снимал шапку.
— Присядем, — сказала Пелагея Егоровна.
Все сели.
— А ты чего? И ты садись, — сказал Гриша Тимошке.
Первой поднялась Пелагея Егоровна.
— Не на гулянку собрались, — сказала она. — Ты, Вася, не серчай, я вас благословлю, — Пелагея Егоровна перекрестила сына и, не сдерживая слёз, крепко обняла мужа.
— Ну что ты, что ты, — повторял Василий Васильевич. — Не все… и живые ворочаются!..
Василий Васильевич поцеловал жену и дочь и сказал Тимошке:
— Ты тут, артист, не озоруй. Слушайся Пелагею Егоровну.
Тимошка вместе с другими мальчишками провожал рабочий полк, который построился перед заводом.
Василий Васильевич стоял в строю рядом с сыном. Он стоял задумавшись, опустив винтовку к ноге, и слушал речь, которую говорил командир в офицерской шинели, без погон. Потом по команде «смирно» все вскинули ружья на плечо — и пошли.
Тимошке с забора было хорошо видно, как ряд за рядом шли молодые и бородатые, кто в шинели, а кто в пальто, которые раньше надевали только по праздникам, и в куртках, в каких ходили на работу. В сапогах и штиблетах — кто в чём. А в одном ряду Тимошка приметил женщину. Она тоже шла с винтовкой, а на голове у неё была красная косынка. Когда миновал последний ряд, мальчишки спрыгнули с забора и побежали за рабочими. Уже на повороте улицы мальчишеский строй шагал в ногу с полком:
— Раз-два, раз-два!
— По домам, сыны пролетариев! — крикнул командир.
Но мальчишки продолжали шагать.
— Я кому говорю? По домам!
Мальчишки не дрогнули.
— Теперь не отстанут, — сказал кто-то в заднем ряду и затянул песню:
Тимошке песня была незнакома, но он сразу понял мотив и подтягивал всё увереннее:
Командир, оглянувшись, только махнул рукой. Ну, что с ним поделаешь, вот с таким черноглазым!
А Тимошка, размахивая руками, пел звонче всех.
Когда песня кончилась, командир его похвалил:
— Молодец! Знаешь «Марсельезу».
— Чего? — не понял Тимофей.
— «Марсельезу» хорошо поёшь!
Вместе с рабочим полком Тимошка дошагал до вокзальной площади. Увидев его, Василий Васильевич удивился:
— Ты зачем здесь?
— Может, воевать поедешь? — спросил Гришка и стал уговаривать: — Беги, Тимофей, домой, быстрей беги, а то мать ночевать не пустит!
— Пустит, — заступился за Тимошку Василий Васильевич. — Не пугай! Зачем пугать?
Василий Васильевич положил руку Тимошке на плечо. Скупая ласка, а Тимошке хорошо. И он доверчиво поглядел на хозяина.
— Ничего, — сказал Василий Васильевич. — Ты теперь в доме за мужика остаёшься. Подсобляй Пелагее Егоровне. А я вернусь — со мной на завод пойдёшь. Пойдёшь?
— Пойду, — ответил Тимофей.
Тяжёлая рука ещё лежала на его плече. И Тимошка прижался к Василию Васильевичу.
Рабочие долго стояли перед вокзалом. Мёрзли, курили. Вдруг Василий Васильевич спохватился:
— Как это я забыл? Вот, Тимофей, передай! — Он достал из кармана конверт. — Получку забыл отдать. Бумаги много, купить нечего, но всё равно им пригодится. Гляди не потеряй.
— Не потеряю!.. — Тимошка расстегнул свой жаржакет и спрятал конверт за пазуху.
Гордый таким важным поручением, Тимошка уже не отходил от Василия Васильевича ни на шаг, пока не подали воинский эшелон.
Перед тем как подняться по доскам в теплушку, Гриша снова пошутил:
— Ты, Тимофей, скажи своему попугаю Ахиллу, чтобы он не забижал Фроськиного Барсика, а то из-за сибирского кота ваша с Фроськой любовь будет нарушена. Понял?
На шутку Тимошка не обиделся.
— Возвращайся скорее! — кричал он Грише, но тот уже его не слышал.
Поезд, лязгнув буферами, тронулся. И только тогда, когда затих в далёкой темноте его шум, Тимошка побежал обратно.
Пелагея Егоровна не спала.
Они ещё долго сидели с Тимошкой за пустым столом. Тимошке очень хотелось спать, а Пелагея Егоровна в который раз всё спрашивала:
— Ну, расскажи, как же они поехали?..
«Кто желает вытащить счастье?!»
Весточки от Василия Васильевича и Гришки не было.
Пелагея Егоровна, встречая заводских, спрашивала:
— Может, есть какой слух?
