— Алексей Лаврентьевич, я в Смольном был ночью на дежурстве. Гляжу, Владимир Ильич. Холодно — пальто на нём внакидку, в руках — шкатулочка. Спрашивает меня: «Можете открыть? Ключ потерял». Я говорю: «Пожалуйста» — и за штык. А Владимир Ильич поглядел на штык и говорит: «Это нужно сделать осторожно. Здесь письма моей матери».
— Письма матери… — повторил Гнедин.
— Материнские письма сберёг. Как же ему не понять музыки? Музыка — она для души, — сказал Репкин.
«Я его знаю»
Утром, спустя несколько дней, Репкин первый раз после болезни стал собираться на работу.
Когда он брился, пришла Леночка. Усевшись на табурет, она молча смотрела, как Репкин намыливает щёки и старательно скоблит их бритвой.
— Вам не больно? — спросила Леночка.
— Что вы, барышня!
Побрившись, Репкин разутюжил брюки и стал начищать пуговицы форменного кителя.
— Они золотые? — Леночка дотронулась до пуговицы.
Репкин увидел в её глазах слезинки.
— Дуняша говорит, что теперь вы пропадёте, не будете приходить домой…
Ещё вчера вечером Леночка рассказывала ему сказку про Снежную королеву, а сегодня?..
Репкин пытался её утешить:
— Я, барышня, премного вам благодарен и все сказки, какие вы мне рассказали, помню.
— А какая вам больше всего понравилась? — Леночка уже улыбалась.
— Какая? Про Кота в сапогах.
— А почему?
— Если бы не кот, пропал бы младший сын, как Тимошка, ни за что ни про что, — ответил Репкин.
— А кто это Тимошка?
И Репкин рассказал Леночке про Тимошку-шарманщика, который плясал и пел по дворам, а когда из него захотели сделать человека, он вдруг исчез без вести.
— А я… — Леночка лукаво поглядела на Репкина. — Я его знаю, вашего Тимошку. Я даже его песни знаю. Мне мама не разрешила, а я… — И Леночка, надув щёки, запела басом: — «По улице ходила большая крокодила…»
— Он, барышня, он! — обрадовался Репкин.
— У него был попугай какаду!
— Правильно, — подтвердил Репкин.
— Только он уже давно не приходит, этот Тимошка. — Леночка даже вздохнула. — Давно-давно…
— В том-то и дело, — сказал Репкин. — Знал бы я, где этот песельник теперь находится, дал бы ему взбучку по первое число.
Дебют
— Отвечаем на комплимент! Отвечаем на комплимент!
Тимошка поднимает правую руку, откидывает назад голову и улыбается.
— Где твой правый рука? — И Польди ещё и ещё раз заставляет Тимошку улыбаться, посылать воздушные поцелуи невидимым зрителям.
— Отвечаем на комплимент!
Уже второй месяц гимнаст Польди работает с Тимошкой. А сегодня дебют! Сегодня на манеже артист Тимми! Так теперь зовут в цирке Тимошку-шарманщика.
— Ещё очаровательный улыбка!
Тимми устало улыбается.
Теперь немного ходить! — говорит Польди. — Ровно ходить, глубоко дышать!
Тимошка, упруго ступая, идёт спокойным шагом. Кроме Польди и Тимоши, в комнате клоун Шура. Он сидит на высоком табурете. Рядом с ним его пёсик. Стены комнаты сверкают инеем.
— Чертовски холодно!.. Можно немного музыки? — говорит Польди.
Клоун Шура растягивает гармонику, и Тимоша шагает под весёлую песенку.
— Теперь надо есть, — говорит Польди.
Он расстилает на столе салфетку, аккуратно наливает из термоса в чашку кофе.
— Садись есть! — говорит он Тимоше. — Теперь не надо музыка.
Клоун Шура прекращает играть.
— Он должен хорошо есть! — говорит Польди.
Тимоша садится за стол, а Польди стоит рядом. Он смотрит, чтобы мальчишка съел всё и не утаил от него ни одного куска.
— Я видел, что он даёт хлеб ваш Фома! — говорит Польди клоуну.
— Что вы! Не может быть! — Клоун берёт на колени собачку и спрашивает у неё ласково: — Фома! Ты слышишь, что про тебя говорят? Ай-я-яй, Фома! Неужели это правда?
— Не устраивайте шутка, — сердится Польди. — Это плохой шутка! Вы знаете, сколько я платил за хлеб?
— Что делать, Польди… Сейчас на свете много плохих шуток, — отвечает клоун.
Мохнатый Фома повизгивает, а Тимоша опускает глаза в тарелку.
— Надо хорошо есть, — повторяет Польди.
— У вас с мальчиком чудный номер, Польди! — говорит клоун, поглаживая собаку. — Публика будет в восторге.
— Публик? Какой публик?
Но клоун невозмутим; он улыбается нарисованным ртом.
— Сегодня в цирке будет полно публики!
— «Публик»!.. — ворчит Польди. — Публик сидит в сапогах, в шинель, плюёт семечка на манеж! Где вы видал публик?
— Теперь почти все в шинелях, во фраках неудобно воевать, — отвечает клоун.
О этот русский клоун! Что у него под этим дурацким колпаком? Лицо Польди заливает багровый румянец.
— Во фраках неудобно воевать… Я работал номер не для этот публик. — Польди смотрит на клоуна, не скрывая своего раздражения. — Вы знаете: я не есть большевик! И меня не интересует паёк сухой вобла! Что ты разинул рот? — кричит он на Тимошу. — Вы имеете на мой номер чёрный зависть? — спрашивает Польди клоуна.
— Что вы! Как это может прийти вам в голову, Польди?
Тимоша встаёт из-за стола, и Польди стряхивает салфетку, щёлкает замком саквояжа.
— Вы не так меня понимал, Шура, — говорит он клоуну. И громко, неестественно смеётся.
— Возможно…
Клоуну Шуре не хочется продолжать этот неприятный разговор. Артист должен быть спокоен, когда он выходит на манеж. Он оглядывает сильную, мускулистую фигуру гимнаста и, встретившись с ним
