упряжью. Здесь лорд Куэнби немного помедлил и снял с крюка блестящую уздечку.
– Я купил ее недавно в Таусестере, – сказал он.
Гизела вздрогнула и затаила дыхание.
– Не знаю, что заставило меня остановиться у шорной мастерской, – продолжил он. – Наверное, то, что за обедом накануне вечером разговор за столом касался только одной темы – вашего мастерства наездницы. По пути к себе домой я подумал, что в моей конюшне не найдется легкой уздечки, подходящей для тонких рук, как ваши.
Он замолчал, а Гизела изо всех сил сжала пальцы – она догадалась, что сейчас последует.
– Могу я просить вас принять эту уздечку в знак моего искреннего восхищения вашим мастерством?
– Нет… нет… – еле выдавила из себя Гизела, но, увидев изумленный взгляд лорда Куэнби, справилась со своим волнением огромным усилием воли.
Не понимая причины собственного поведения, она отпрянула от уздечки, как будто в той была какая-то волшебная сила. Гизела вспомнила, как лорд Куэнби вошел в лавку шорника, его высокомерие и безразличие к ней и ко всем, кто там был; вспомнила, как он вышел из лавки; вспомнила возмущение и злость, погнавшие ее прочь и не позволившие даже закончить все покупки. Вся эта длинная цепь совпадений показалась зловещей и пугающей. Почему вдруг уздечка, которую выбирали у нее на глазах, пока она пряталась в тени, теперь предлагается ей в качестве официального подарка? И тут она подумала о своей теперешней роли. Сейчас она не имеет ничего общего с той несчастной, оборванной девушкой, которая незаметно стояла в лавке Фреда Тайлера.
– Спасибо, милорд, – сумела произнести Гизела онемевшими губами.
– Уздечку отдадут вашей камеристке, – сказал он. – Надеюсь, она вам понравится, мадам, если вы когда-нибудь ею воспользуетесь.
В его голосе прозвучали циничные нотки, как будто он догадался, что она неохотно приняла подарок.
Потом он посмотрел на часы, установленные на конном дворе, и Гизела, проследив за его взглядом, поняла, что наступает время ленча.
– Время пробежало так незаметно, – сказала она, почти извиняясь. – Мы должны вернуться в замок.
– Подавать к столу без нас не начнут, – улыбнувшись, заметил лорд Куэнби. Его позабавил ее неожиданный испуг.
– Да, конечно, – согласилась Гизела.
Они не спеша двинулись к дому, солнце приятно их согревало.
– Я бы очень хотел увидеть вас верхом на лошади, – задумчиво произнес лорд Куэнби. – Мне говорили, никто в стране не может соперничать с вами на охоте.
– Я люблю лошадей, – улыбнулась Гизела.
– Они, безусловно, приносят большее удовлетворение, чем люди, – сказал лорд Куэнби. – Я часто думаю, что мир, населенный одними животными, – это Утопия.
– Чем неугодны вам люди, что вы так о них отзываетесь? – спросила Гизела и сама удивилась такому безрассудному вопросу.
Помолчав немного, он сказал:
– Быть одним ребенком в семье уже само по себе тяжело, но когда этот ребенок оказывается вообще никому не нужен, тогда это может обернуться трагедией.
Гизела собиралась сказать, что очень хорошо его понимает, но вовремя одумалась – ведь императрица выросла в большой семье. Как будто догадавшись о ее мыслях, лорд Куэнби продолжил:
– Но вам этого не понять. Вы росли среди братьев и сестер, и, если верить слухам, ваш отец обожает вас. Очень многие утверждают, что вы были его любимицей.
Гизела отвернулась от своего спутника.
– Да, думаю, это правда, – сказала она. – Но расскажите мне еще что-нибудь о себе.
– Ничего интересного рассказать не могу. – Голос лорда Куэнби неожиданно стал резким. – Я не знал, что такое счастье, но смею предположить, я был надоедливым, неблагодарным отпрыском. У родителей обычно такие дети, которых они заслуживают.
«Ему нанесли обиду; горькую, непоправимую обиду», – подумала Гизела и впервые испытала к нему жалость, а не страх.
Она взглянула на замок, возвышавшийся на их пути. Красивый, величественный, внушающий благоговение, но для ребенка этот дом мог стать очень страшным местом. Гизела не забыла ночи, наступившие после смерти матери, когда маленькая девочка плакала одна в своей спальне, пугалась теней, скрипов, доносившихся из коридора, и привидений, поджидающих ее, как она воображала, в темных уголках. Наверное, всех детей окружают выдуманные опасности, укрыться от которых можно только в руках матери, дарящих покой и утешение.
Они дошли до замка, лорд Куэнби не проронил ни слова по дороге. Только когда Гизела ступила своей маленькой ножкой на первую ступеньку лестницы, ведущей к огромной входной двери, он тихо произнес:
– Благодарю вас, мадам, за то, что высоко оценили моих лошадей. Я уверен, они в глубине души польщены так же, как и я.
Гизела с улыбкой повернулась к нему.
– Неужели тот, кто разбирается в лошадях, может не восхититься ими? – спросила она.
Он рассмеялся, встретившись с ней взглядом.
– Вы обвиняете меня в том, что я горжусь своей собственностью. Я действительно горжусь ею.
– И по праву, – сказала Гизела. – Этот замок тоже достоин того, чтобы им гордиться.
– В нем часто чувствуешь себя очень одиноким, – сказал он, – а на конюшне – никогда.
Такое признание удивило Гизелу. Она не подозревала, что лорд Куэнби может признаться в какой- нибудь человеческой слабости, хотя и сейчас он не жаловался, а просто утверждал очевидный факт.
Поднимаясь к себе, чтобы вымыть руки перед ленчем, она с удивлением размышляла, почему он до сих пор не женат. Он обладатель большого состояния и привлекательной внешности, хотя и чересчур надменной. У него есть власть, положение в обществе, наконец, лошади, за право владеть которыми любая наездница продала бы душу. И о чем только думают местные молодые дамы?
Тут Гизела вспомнила, как мачеха подцепила на крючок отца, и при мысли о том, что ожидало ее в понедельник, улыбка исчезла у нее с лица и свет потух в глазах. Как прекрасно было почувствовать себя свободной от леди Харриет, забыть на время об изнурительной работе, ожидавшей ее дома, не думать о брани и ударах, оскорблениях и унижении, которые были ее уделом. Только теперь, вдали от дома, она ощутила, до чего невыносима такая жизнь. И как бы ни была сложна теперешняя ее задача, какие бы страхи она ни испытывала, ее все равно не покидало радостное ощущение свободы.
Впервые она была сама себе хозяйкой и, больше того, радостно сознавала, что перестала быть неряхой в поношенной одежде и стоптанных туфлях. Пускай все ее наряды одолжены на время, сейчас она чувствовала себя личностью, женщиной, которая может гордиться своей внешностью, может говорить с мужчиной как равная.
Она взглянула на себя в зеркало. Неужели на нее смотрела Гизела Мазгрейв? От унылой простушки с вечно красными от слез глазами не осталось и следа. Зеркало отражало сияющую блестящую императрицу Австрии.
Фанни причесала ее по-новому, а Мария помогла надеть другое платье – из мягкого серого атласа, отделанное шиншилловым мехом. Этот наряд подчеркнул белоснежность кожи и огненный оттенок волос, ее красота засияла, словно жемчужина на бархате.
Переодевшись, Гизела спустилась вниз. После утренней прогулки она проголодалась, но не осмелилась отдать должное затейливым блюдам, расставленным перед ней, зная, что императрица ест очень умеренно.
– Вы хотите сейчас отдохнуть, мадам? – спросил лорд Куэнби, когда унесли десерт и подали кофе.
– Нет, я совсем не устала, – ответила Гизела.
– Я думал, все женщины любят отдыхать днем, чтобы вечером быть красивыми, – цинично усмехнулся
