мальчишки, даже почтенные старцы идут по улицам за этим чудом техники, задрав бороды к солнцу.
Для чуда потребовалось всего ничего. Этот комбайн, пролежавший в Фарахе грудой бесполезного металла несколько месяцев, собрали младший сержант Женя Елисеев, рядовые Сергей Киреенко и Борис Шадеев из единственной на всю провинцию советской роты, которая охраняет наших советников. Собрали и завели. Младший сержант Женя Елисеев — первый комбайнер в истории Фараха… Мулла, запишите это в вашей книге бытия.
— Тифок идет, тэ-э-к? — забавно приговаривает военный доктор Женя Батурин, ощупывая мой воспаленный живот. Я опять в инфекционном госпитале!
Если не считать репортажа о «провинции мира», который я все же успел продиктовать в редакцию перед тем, как заболеть, то паратиф — главный итог моей первой после отпуска командировки. Паратиф — удовольствие, признаться, ниже среднего. Несколько дней колотило, как в лихорадке, руки и все мягкое место в синяках от инъекций и капельниц, не считая прочих сомнительных прелестей, неизбежно сопутствующих болезням такого рода. Как и большинство мужчин, которые воспринимают практически любой насморк как смертельную угрозу, я раскис и мысленно собрался помирать.
Очень точно заметил замечательный югославский режиссер Мирослав Белович, что больница похожа на перевернутый бинокль: лежи и рассматривай на расстоянии все, что сумеешь разглядеть. В мой «бинокль» видно теперь, что мне надо бы выбраться из госпиталя и вырастить сына. Все остальное — работа, слава, деньги, любовь, что там еще? — вторично.
Мне здесь комфортнее, чем многим другим. Я по крайней мере лежу один в палате, и мне оказывает всевозможные знаки внимания личный состав госпиталя, куда корреспонденты, насколько мне известно, пока еще не попадали. Зато я — уже второй раз!
Окно моей палаты выходит на «Черный тюльпан», похоронную службу афганского контингента. Это ангар со сферической крышей, обнесенный забором. Цинковые гробы и транспортировочные ящики для них, сколоченные из грубо оструганных досок, штабелями сложены во дворе. Я вижу каждое утро, как из подъехавшего грузовика выгружают застывшие трупы, складывают их под навес. Большинство в похоронной команде, как мне сказали, прибалты. У них, видно, покрепче нервы…
Беда политиков в том, что они оперируют абстрактными категориями. А похоронная команда — молотком и гвоздями, которыми заколачивают гробы. Первые спасают лицо великой державы, прикидывая, как получше вывести ее войска из чужой войны. Вторые — закрывают цинком изувеченные, распухшие на жаре лица мальчишек, которые продолжают погибать в этой кровавой и бессмысленной мясорубке. Вам правду о войне? Это она и есть.
А вот еще одна: вечером к воротам госпиталя подъезжают «уазики» военных и автомобили гражданских советников. Девчонки-сестрички, которые живут вчетвером в похожих на купе плацкартного вагона крошечных комнатках с туалетом в конце коридора, которые в большинстве своем сами переболели всеми здешними болезнями, — разъезжаются до утра. Кто — действительно по любви, а кто — только ради того, чтобы несколько часов побыть в тепле и относительном уюте, принять по-человечески душ, хотя бы ненадолго забыть об этих бараках. Кто посмеет осудить их за это?
В двухстах метрах от «Черного тюльпана» — нудистский «пляж» женского персонала: огороженная площадка, которую врачи-мужчины тактично обходят. А вот заходящие на посадку вертолетные пары редко отказывают себе в удовольствии сделать над «пляжем» кружок.
Счастье на двоих
Эта история — чистая правда. Пусть даже кому-то она и покажется эпизодом из красивого кино про войну. Ничего не поделаешь, на войне все-таки бывает иногда, как в кино.
Так вот: в один прекрасный осенний день к воротам советского консульства в Кабуле подкатил запыленный бронетранспортер, и счастливые жених и невеста спрыгнули на землю с его раскаленных бортов. Оба с оружием, оба в форме, как подобает людям военным.
Все необычно было в этой свадьбе. Невеста, не обнаружив зеркала, причесывалась на глазок, прислонив к стене автомат, крепкой ладонью выбивал из форменного кителя дорожную пыль растерянный от радости жених. Не было ни свадебного марша, ни золотых обручальных колец, не было кукол и лент на зеленых боках боевой машины, которая умчала потом молодых, растаяла в раскаленном кабульском мареве.
Сотрудник консульства Александр Подчищаев, который выписывал молодой чете свидетельство о браке, только и запомнил, что жених — сапер, а невеста — медик. Фамилии же их затерялись в немалом, в общем, списке тех, кому посчастливилось встретить свою «половинку» именно здесь, в Афганистане. Остались, правда, в его блокноте координаты знакомого офицера, который стал для молодых свидетелем. Пришлось, однако, покрутить ручки полевых телефонов, прежде чем удалось узнать имена: Игорь и Нина Коцур.
— Я могу с ними встретиться?
— Оба сейчас в Хосте, на боевых, ищите их там, — далеким голосом проскрипела телефонная трубка.
Но увидеться с молодоженами на операции не пришлось. Уже на следующий день раздался звонок из политотдела армии, где знали о моих поисках Коцуров: Игорь и Нина в Кабуле, сообщили мне, улетают в отпуск. Если хочешь застать, поторопись. Так и встретились с ними.
Как вам описать Игоря? Обычный симпатичный парень — старший лейтенант, командир взвода. Голос у него, правда, совсем не командирский: спокойный, с мягким украинским акцентом. Игорю двадцать три года, и еще совсем недавно он сидел за партой военного училища в Каменец-Подольском. Когда подошло время распределения, то, понятное дело, на курсе только об этом и говорили: каждый выгадывал себе стежку-дорожку получше. Коцур же оказался среди тех, кто выбрал, по их понятию, наилучшее место для прохождения службы — Афганистан. Почему? Ответ показался неожиданным:
— Батя у меня всю жизнь на селе зоотехником отработал. Сколько раз приглашали его в райцентр, квартиру со всеми удобствами обещали, отказывался. Одним словом, сам теплых мест не искал и меня не научил. Да и какой же из меня получится сапер, если я, кроме учебных мин, никаких других в руках не держал?
Весной 1987 года, во время боевой операции в Черных горах, группа, которой командовал Игорь, нарвалась на засаду в одном из ущелий. Саперы несколько часов отбивали атаки «духов», пока не стало ясно: численный перевес на стороне противника, им придется оставить ущелье.
Отстранив бойца, Коцур сам встал к пулемету и плотным огнем прикрывал отход товарищей. В ту минуту, когда кончилась пулеметная лента, когда он потянулся за новой, в упор с близкого расстояния ударил гранатомет. Трое бойцов, находившихся рядом с ним, погибли. Игоря прикрыл пулемет, принял на себя часть осколков, — Коцур был только ранен.
— Левая рука и вот тут, справа, — показал он.
Почти два десятка осколков извлекли из его тела хирурги, латая и штопая старшего лейтенанта. После этого у него было еще и четыре подрыва на боевой машине разминирования. Это значит: четыре контузии, которые еще не раз напомнят о себе потом, через годы. На боевых действиях по снятию блокады Хоста Игорь Коцур был представлен уже ко второму ордену Красной Звезды.
Фельдшер батальона разграждения, прапорщик. Тонкие черты лица, каштановые волосы до плеч, немного грустные глаза, — это Нина. Не думаю, что дома, в Союзе, Нина станет рассказывать кому-нибудь в подробностях о своей нелегкой афганской службе: человек она молчаливый и скромный. А если и расскажет когда-нибудь, ей едва ли поверят. Не так-то легко будет представить Нину на войне. Где-нибудь в
