аппаратуры. Это же не какая-нибудь бытовая порнуха, которую можно снимать, имея в наличии творческий минимум: самую простенькую видеокамеру, пару шлюх да уголок жилплощади, на котором можно приткнуться. Тут работала целая студия. Я предлагаю вот что: ты пока что организуешь наиболее отчетливый портрет нашей… гм… потерпевшей – лицо, потом в полный рост… конечно, только без тех кадров. А потом сделаешь нарезку кадров из фильма – пропустив сама знаешь что – и поедешь на киностудию.
– Консультироваться со специалистами? И что они мне скажут? – скептически произнесла я.
– Ничего особенного они тебе, конечно, не скажут. И меньше всего следует рассчитывать на то, что они прямо сразу назовут тебе какие-то конкретные имена: оператора, режиссера… актеров этих милых… да-с…
– Понятно.
– А я пока займусь установлением личности этой девушки. Да… чуть не забыл! – Он повернулся ко мне и добавил:
– Просмотри семейный архив Кравцовых. Полюбуйся на Марка Олеговича. И на его окружение – тоже посмотри хорошенько…
Три следующих дня протекли в тягучих, изматывающих, бесплодных и бессмысленных поисках: Родион, который говорил о «краткосрочном» допуске к базе данных ФСБ, копался в громадных компьютерных архивах, стекающихся со всей страны, был зол и озабочен, волосы стояли дыбом, а рот кривился так, будто он раскусил лимон и никак не может избавиться от этого кислого привкуса. «Друзья из ФСБ», судя по скупым репликам босса на этот счет, нервничали не меньше его: допуская штатского и номинально совершенно чужого человека к ведомственному компьютеру, они рисковали получить дикий нагоняй от начальства.
Первый день в базе данных рылся эфэсбэшник Саша, он сцеживал информацию параллельно с вишневым киселем, который очень любил, но никак не мог добраться до той персоналии, что требовалась.
Время от времени компьютер выкидывал варианты девушек, до ужаса напоминающих нашу, но то фигура не совпадала, то лицо несколько не соответствовало данному, а то и просто: биография предложенной компьютером дамы вовсе не подходила под то, что требовалось, и оказывалось, что «пропавшая без вести» жива и здорова, живет по адресу такому-то «с серьезным, умным мужем», как говорится у кого-то из классиков.
Босс сам пробивал предложенные варианты, но на второй день явился в «контору», выбил себе пропуск и сел за компьютер, за день до того затерзанный эфэсбэшником Сашей. Два дня он рылся в данных со всей возможной свирепостью и упорством, какие только были отпущены на его долю богом. С большей свирепостью Родион Потапыч мог рыться только в собственной шевелюре, по которой давно плакала машинка парикмахера.
В то же самое время я, как загнанная землеройка, носилась по московским киностудиям, отлавливала каких-то странных, усталых людей и буквально заставляла их просматривать нарезку кадров из фильма, отражающих манеру съемки и игры актеров, но отнюдь не содержащую в себе описанные выше ужасы.
Только один толстый небритый мужчина, который, как оказалось позже, был знаменитым оператором, прищурился на кадры, где героиня идет по пристани с высоким парнем, по сюжету являвшимся ее любовником, обвиненным в ереси, и сказал:
– А… знаю.
– Что? – встрепенулась я, уже потерявшая надежду вытрясти из этих кинематографических мужей что-либо более существенное, нежели профессиональные характеристики манеры съемки, освещения и выбора антуража, которые все равно мне ничего не говорили и к разгадке не приближали. – Что вы знаете?
– А вот этого парня, который с этой девчонкой идет, – отозвался он.
– И кто он?
– А он у нас в свое время работал… в массовке. И на эпизодических ролях два раза. Я его потому и запомнил, что у меня память на лица хорошая. А еще он тут пьянствовал со звуковым оформлением… в смысле, с ребятами оттуда… ну и… У нас его тут все знают… юмориста. Жванецкий недобитый. Меньше бы пил, – может, и вправду бы в люди вышел.
– А где он сейчас, вы не знаете?
Знаменитость пожала пухлыми плечами:
– Откуда мне знать? Уволили его. За дебош и профессиональное несоответствие. Может, спился и пропал, может, устроился где… на другой работе. Он вообще заводной парень был, артистичный.
Я перевела взгляд на экран, где в режиме стоп-кадра рядом с девушкой застыл высокий чернявый парень с ироничным смуглым лицом и ехидной улыбкой.
– Как его зовут? – быстро спросила я.
– А зовут его… – оператор поскреб лысину и пробормотал:
– Господи, да как же его зовут… м-м-м… Леночка, – повернулся он к вошедшей в комнату девушке с какими-то коробками, – как звали этого… веселого такого паренька, который, помнится, в позапрошлом году сорвал съемки какого-то ток-шоу, когда вломился в студию пьяный и стал утверждать, что он… принадлежит к старой русской аристократии и вообще… э-э-э…
– А! – Леночка бухнула на стол коробки и улыбнулась. – Помню этого… аристократа. Тем более – русского. Миша Розенталь его звали.
– Ну да! – сказал знаменитый кинооператор. – Конечно. Миша Розенталь.
– А… благодарю. А где он живет, вы не знаете?
Знаменитость окинула меня пристальным взглядом и произнесла:
– Я вижу, и вы туда же.
– Что, простите? – недоуменно спросила я.
– Да просто этот Мишка слыл завзятым ловеласом. Все девчонки наши за ним стаями бегали, хотя он вроде и на комплименты не особо щедрый, да и сам – не то чтобы уж голливудский красавец. Обаятельный, конечно… но… – Он повернулся лицом к окну, а ко мне спиной и сказал: – Не знаю я, где он живет. Он со старой квартиры съехал. Где живет, не знаю.
– Спасибо, – и, попрощавшись, я вышла из комнаты.
– Это уже кое-что.
Сказав это, Родион откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул. Потом нервно закурил и проговорил:
– А вот у меня – глухо. У меня уже перед глазами плывут эти физиономии… все эти… эх! – Родион Потапыч выразительно потряс в воздухе рукой, а потом притянул к себе клавиатуру компьютера и добавил:
– Ну а что касается Розенталя твоего, так это пробьем прямо отсюда, не надо и дружков из ФСБ просить посодействовать. Залезу в базу данных МВД. Как его зовут-то, этого деятеля кинематографии?
– Михаил.
– Михаил… Михаил. До свиданья, наш ласковый Миша, до свиданья, до новых встреч… – невероятно фальшиво и гнусаво пропел себе под нос Родион, по мере того как его пальцы порхали по клавиатуре. – Не мое это, конечно, дело, в компьютере рыться… но… ага, да тут этих Розенталей как собак нерезаных… А Михаилов тут… э-э-э… кажется, вот он и есть, голубчик. Розенталь Михаил Моисеевич, сорок шестого года рождения, кинооператор…
– Какого – сорок шестого? – перебила его я. – Да тому Мише, который нам нужен, от силы тридцатник стукнул.
– Вижу, – сказал босс, – да… вот он, наверно. Розенталь Михаил Валентинович, семьдесят первого года рождения, выпускник МГУ имени Ломоносова, факультет журналистики… точно, он. Вот и фото прилагается.
Я перегнулась через плечо босса и увидела уже знакомые – по тому «фильму» – острые характерные черты Миши Розенталя.
