художнике Илларионе Михайловиче Прянишникове (1840–1894).
Прянишников был не только замечательнейшим живописцем, но и одним из основателей Товарищества передвижников. Родился он под Калугой в купеческой семье. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Там же и преподавал потом сам до конца жизни. И хотя был признан в Петербурге и даже стал действительным членом Петербургской Академии художеств, но демократическому московском искусству не изменил и «классиком» не стал.
Владимир Маковский. Портрет художника Иллариона Михайловича Прянишникова
Жил он бедно, все деньги тратил на учеников Московского училища. Между прочим, это у него получили первые уроки живописи Архипов и Коровин, Касаткин и Корин, Лебедев и Богданов-Бельский. В то время это было, возможно, единственное училище, которое принимало бедных провинциальных учеников, которые часто не только не могли платить за обучение, но не имели денег и на еду. Вот Прянишников и подкармливал своих студиозусов, покупал им зимнюю одежку и холсты с красками. Он и в своем творчестве словно вел летопись «униженных и оскорбленных». Его «Шутники», «Порожняки», «Погорельцы», «Жестокие романсы» словно сошли со страниц то ли Островского, то ли Достоевского. Словом, это был и живописец, и человек невероятной доброты и соучастия, всегда готовый оказать поддержку более слабому.
Когда в Москве стали расписывать нововозведенный храм Христа Спасителя, Илларион Михайлович тоже был приглашен для создания фресок. Вот там-то художник и услышал рассказ о том, что настоятельница Алексеевского монастыря, пораженная тем, сколь бесцеремонно ее обитель выгнали с насиженного места, посулила, что «на том месте ничего не будут стояти». Заинтересовавшись этим странным событием, Прянишников приехал на новое место Алексеевского монастыря — на Красный пруд Красного Села. Конечно, он ожидал увидеть запустение обители, но увидел иное — монастырь разросся, приобрел черты еще большего благолепия, стал одним из самых красивых садовых мест города.
Пораженный таким процветанием, Прянишников даже стал работать в иконописной мастерской обители и завещал похоронить себя посреди этих монастырских садов.
12 марта 1894 года тончайшего знатока русской психологии Иллариона Михайловича Прянишникова не стало. А через год Товарищество передвижников решило провести памятную выставку живописца. И тут выяснилось, что некоторых известных полотен Прянишникова недостает. Куда делись?! Как в воду канули!
И дома у художника искали, и в училище, и даже в запасниках Третьяковской галереи — нет! А тут как раз настала годовщина со дня смерти Прянишникова. Ученики и почитатели приехали в Алексеевский монастырь посетить могилу художника. Вспоминали прекрасного человека, учителя и друга. Сетовали о том, что никак не могут начать устройство выставки — картин-то нет!
На другой день к настоятельнице обители пришла растерянная помощница казначеи — сестра Иулиания. Крестясь и всхлипывая, поведала она о том, что вчера сестра казначея повелела ей проводить родственников-друзей-учеников художника Прянишникова, и она услышала, как все сетовали о пропаже картин и невозможности открыть выставку.
Сестра Иулиания тоже огорчилась, потому что художник этот был хорошим человеком, отзывчивым. Однажды он помог Иулиании. Тогда сестра казначея благословила ее на поездку в город — обители надо было купить новый котел. Но сестра Иулиания в городе бывала редко и сильно опасалась такой поездки. И вот отзывчивый живописец, Илларион Михайлович, съездил вместе с сестрой и помог купить нужный котел. Немудрено, что, узнав о срывающейся выставке, Иулиания огорчилась.
«Да, видно, так сильно, — каялась Иулиания матушке игуменье, — что нынче ночью приснился мне странный сон, прости меня Господи!» — «Говори!» — повелела настоятельница.
И сестра Иулиания, вздыхая и охая, поведала, что приснился ей этот самый отошедший в иной мир раб Божий Илларион. Был он весел и улыбался в свои жиденькие усы. Но Иулиании стало жуть как страшно. Начала она задыхаться, даже молитву прочесть не сумела — язык не слушался. А живописец Илларион только смеялся над ее страхами и сказал: «Все хотят знать, куда мои холсты девались. Тебе скажу: я их свернул и на чердаке под стреху засунул, чтоб кредиторы не нашли да не отняли. Должок у меня был, погасить я его хотел. Да не успел — помер».
Мать игуменья все это выслушала да и и повелела вызвать к ней урядника, благо он жил неподалеку. Ну а урядника попросила привезти в обитель кого-нибудь из друзей Прянишникова. На другой день в обитель приехал живописец Алексей Степанов, ученик и младший друг Прянишникова, тоже преподающий в Московском училище ваяния и зодчества. Ему и поведала свой странный сон сестра Иулиания.
И что бы вы думали?! Нашлись последние полотна Прянишникова! И выставка его состоялась. И собранные вместе трогательно-поразительные полотна показали, какого уникального и талантливейшего живописца утеряла земля Русская.
Ну а сестру Иулианию вместе с матушкой настоятельницей московские художники лично приезжали благодарить. Ведь не будь их, не состоялась бы выставка. И кто знает, когда еще Москва разглядела бы уникальный талант своего живописца?
Ну а мать игуменья, подумав, заплатила долг Прянишникова. Пусть имя народного живописца будет незапятнанным!
Творец древнерусской истории
Этому уникальному человеку мы обязаны знанием красочных эпизодов русской истории. Это он, собиратель-коллекционер первой половины XIX века, Александр Иванович Сулакадзев, представил на суд историков и просто заинтересованных читателей старинные рукописи «Песнь Бояна» и «Перуна и Велеса вещания…» и множество иных рукописных книг. Словом, был почтенный петербуржец воистину создателем русской истории, вот только относился он к ней весьма своеобразно…
Каждый найденный им древнерусский свиток вызывал небывалый ажиотаж в российском обществе, ведь тяга к историческим корням была сильнейшей, а источников крайне мало. Немудрено, что современники носили удачливого историка-любителя на руках. Его собрание старинных рукописей было известно не только в столице, но и по всей стране. Не стесненный в средствах, Сулакадзев ретиво занимался исследованием древнерусской культуры, российских обычаев и обрядов. На основании старинных рукописей он писал и собственные книги, давал расшифровки текстов и комментарии к ним. «Он собирал старину и редкости, — писали современники, — коллекционировал то прялки, то одежду, то черепки, то поделки». Он даже занялся изучением магических обрядов, стал поклонником графа Калиостро, составлял рецепты вызывания духов. Предки его были грузинскими дворянами, приехавшими ко двору Петра Великого в посольстве царя Вахтанга VI, так что, кроме Древней Руси, Сулакадзев питал тягу и к прошлому иных российских народностей. Однако русскую историю считал «главною», объясняя: «Матушка моя, дочь рязанского полицмейстера Боголепова, была истинно русской красавицей. Вот и я, еще в блаженные екатерининские времена, в 1771 году рожденный, себя русским считаю».
Находка рукописи в стихах «Боянова песнь Словену» произвела сенсацию. Еще бы! Ведь Боян упоминается в легендарном «Слове о полку Игореве», но больше никаких сведений о нем не было. И вдруг — находка Сулакадзева! Рукопись тут же окрестили «Гимном (или Песней) Бояна» и начали уговаривать Александра Ивановича издать ее. Однако Сулакадзев отнекивался: «Куда торопиться? Ее еще изучить надо». В 1810 году Боянов гимн и «Изречения новгородских жрецов» (тоже найденные Сулаказдевым) изучали историки и писатели Г. Державин, А. Шишков, А. Оленин. Державин посвятил находке статью с рисунком самой рукописи.
Вскоре Сулакадзеву снова повезло. Он сумел найти новое чудо древней летописи — «Перуна и Велеса вещания в Киевских капищах жрецам Мовеславу, Древославу и прочим». Газеты вновь запестрели историческими статьями о язычестве, древних рунических письменах, старинных обычаях. Поэты, писатели и драматурги охотно ввели в свои произведения имена, открытые в свитках Сулакадзева: Вадим, Стоян, Урса, Угоняй. Словом, благодаря находкам Сулакадзева у читателей не просто возникла тяга к древней
