ту, что на проезжей дороге. Ну просто черт дернул!..
Сел, правда, в сторонке. Ни с кем не общался. Потягивал свое винцо да молчал по привычке. Но вдруг к нему подсел какой-то тип не из местных. Заговорил про пармский женский монастырь Сан-Паоло. Речь у незнакомца оказалась не простонародная, а вполне литературная, значит, образованный человек. Горевал он, что после кончины настоятельницы, матушки Джованны, в обители не обнаружилось никаких средств. А ведь монастырь собирал их веками! «Представляете, синьор, сколь странный случай! Прежде чем передать дела новой настоятельнице, сестры во главе с келарией решили сделать опись имущества. А оказалось, что ничего и нет!»
Незнакомец выразительно взглянул на Антонио, ожидая его реакции. Но художник, по своему обыкновению, молчал. Незнакомец прибавил страсти в голосе: «Представьте — ни золота, ни драгоценных камней, ни инкрустированных молитвенников, ни золотой и серебряной посуды. А ведь все это было. Но пропало куда-то!» Незнакомец снова воззрился на Антонио. Но тот опять смолчал. И тогда незнакомец проговорил: «Одно богатство обители осталось — фрески на стенах. Да и те странные, нелепые какие-то, будто и не христианские!» И тут Антонио не выдержал: «Никакие они не странные!» — «А вам откуда знать?» — покосился собутыльник. «Я же их рисовал!» — выдохнул Антонио.
Ну и к чему он разговорился? Сам же молился, чтоб никто не вспомнил, что он работал по заказу покойной настоятельницы. Сам же опасался и разбойников, и папских дознавателей. Знал же, что все они рыщут по округе в поисках пропавших сокровищ. И вот надо же — не утерпел, полез защищать свои фрески. «Все сюжеты вполне дозволены церковью! — ляпнул он. — Мать настоятельница сама их выбирала».
«Понимаю, — поддакнул незнакомец и щелкнул пальцами мальчишке-слуге, чтоы принес новую бутылку. — Мать Джованна из старинного пармского рода Пьяченца, а значит, получила отличное образование. Я слышал, она увлекалась античной историей, даже писала трактаты. — Незнакомец подлил вина в кружку Антонио и осведомился: — Наверное, трудно было ей угодить?»
«Вовсе нет», — проговорил Антонио, выпивая. И то ли вино развязало ему язык, то ли возникло желание поговорить хоть с кем-то о давних счастливых днях, но он вдруг начал рассказывать: «Я тогда был уже в возрасте. Шел 1517 год, мне двадцать восемь лет стукнуло. Впрочем, и Джованне ди Пьяченца было всего чуть за тридцать. Но ее образование и разумение было куда выше моего. К тому же она — мать настоятельница, вот и указала мне, что хочет лицезреть на стенах своей обители. Например, стены и свод трапезной приказала расписать как веселую беседку, обвитую зеленью. Пусть, мол, сестры, вкушая хлеб, радуются. А в своих покоях приказала изобразить сюжеты античного Рима, богов и героев. Я для нее и Юпитера изобразил, и трех танцующих граций, и богиню Диану на колеснице, и Гермеса, бога торговли и богатства».
«Богатства? — Глазки незнакомца алчно блеснули. — Так, может, и сокровища где-то рядом с ним?» Антонио только саркастически фыркнул: «Ага, как же!.. В какой-нибудь тайной нише…» Художник икнул. То ли сказалась крепость вина, то ли просто он давно не пил, но голова загудела, и он проговорил заплетающимся языком: «Выйду на улицу, пусть ветерком пообвеет!»
Но на ветру легче не стало. Антонио прошел несколько шагов, прислонился к дереву и услышал шаги. Двое молодцов подхватили его под руки и поволокли к оврагу. Потом он упал, ободрав руки и ноги. Всю ночь провалялся там и только под утро приковылял домой. И вот теперь лежит на деревянном топчане, проклиная свою несдержанность. Зачем он потащился в тратторию, зачем развязал язык с незнакомцем?..
Теперь-то он понимает, что произошло. Судя по образованной речи, его собеседник был отнюдь не простым грабителем, а папской ищейкой, собирающей сведения о пропаже драгоценностей из монастыря. А он-то, идиот, рассказал про тайную нишу за спиной Гермеса, бога богатства! Вот собеседник и поверил в его рассказ. Ну а раз узнал что хотел, решил избавиться от художника. Небось его подручные и сбросили Корреджо в овраг. Думали — не выберется. А он выбрался. И пришел домой.
Художник, постанывая, перевернулся и закрыл глаза. В памяти всплыла статная фигура матери настоятельницы из Сан-Паоло.
«Вот здесь напиши мне Диану, богиню-охотницу. Пусть она правит колесницей», — говорила она. «Но, матушка! — возразил Антонио. — На таком узком простенке не уместится богиня и колесница». — «И не надо! Напиши Диану, которая держит вожжи, словно указывая рукой на дверь напротив». — «А где же кони?» — «Ускакали! — засмеялась мать Джованна. — Только задние копыта блестят. Так и изобрази, чтоб сразу было видно, чего не хватает». Корреджо понимал с трудом, переспрашивая: «А чего не хватает, матушка?» Настоятельница опять смеялась: «Неужто не уразумел? Лошади головы не хватает с уздечкой да сбруей!» Все это было слишком мудрено для живописца. А настоятельница словно подтрунивала над его непониманием: «Главное, чтобы было понятно направление, где искать». — «Что искать?» — удивился Антонио. «Не твоего ума дело! Ты рисуй».
Словно наяву Корреджо услышал звонкий смех настоятельницы. Так вот оно что! Художник рывком поднялся с топчана. Он разгадал загадку! Сокровища не в нише под изображением Гермеса. Настоятельница спрятала их совсем в другом месте. Опасаясь частой перемены властей (то власть французов, то Рима), хитроумная настоятельница соорудила тайник. А ключ к тайнику зашифровала на фреске. Диана протягивает руку по направлению к двери. Значит, тайник где-то там. Но за дверью длинный коридор, упирающийся в башню, которая зовется башней Луны. Тот, кто читал античные мифы, знает, что Диана — богиня Луны. Ну а в башне Луны есть давно заваленный подвал, в котором когда-то хранили уздечки и сбруи, то есть то, что надевали на ту часть коней, которую настоятельница велела не изображать на фреске. Недаром же она сказала: «Сразу будет видно, чего не хватает». Это тоже метафора: где недостающие сбруи коней, там и спрятанные сокровища. Так что пусть дознаватели из Рима ищут тайную нишу Гермеса — там ничего нет! И это справедливо — сокровища накоплены в Парме, пусть Парме и достанутся.
Антонио Корреджо снова откинулся на подушку. Завтра ему станет лучше, и он поедет в монастырь Сан-Паоло и попытается разобраться. А пока надо уснуть.
Однако поехать в Парму художник уже не смог. К утру слабость не отступила, голова болела все сильнее, потом началась лихорадка. Узнав о том, что живописец при смерти, герцог Федериго Гонзаго послал к нему своего доверенного слугу. Сказал ли ему художник о своей догадке, неизвестно. Зато известно, что обитель Сан-Паоло своих сокровищ так и не нашла, зато богатство рода Гонзаго весьма увеличилось. Может, это случилось за счет присвоенных монастырских сокровищ?..
Антонио Корреджо об этом уже не узнал. Он умер от лихорадки 5 марта 1534 года. А с ними канули в Лету и тайны монастырей, в которых он работал.
Чисто английские подделки
Ни одна нация не относится ни к одному драматургу столь трепетно и обожающе, как англичане к своему Уильяму Шекспиру. Вот и в лондонском доме Самюэля Айрленда, что стоял на Норфолк-стрит, в Стренде, в конце XVIII века существовал истовый культ Драматурга. Глава семьи, Айрленд-старший, вечерами запоем читал и перечитывал его пьесы и сонеты своим детям — сыну Уильяму (названному, естественно, в честь Барда) и дочери Джейн. Сам же Самюэль Айрленд еще в 1770 году открыл антикварную лавку, где торговал старинными фолиантами, книгами и картинами. В обществе он был известен как весьма образованный почитатель и собиратель древностей, знаток литературы и искусства. Два раза в месяц его магазин превращался в салон искусств — к общительному собеседнику приходили его многочисленные друзья из мира муз. Они обсуждали новинки искусств, устраивали «беседы и философии» за мятным чаем, входившим в моду. Вот только, о чем бы ни заходила речь, антиквар Айрленд постоянно вздыхал об одном и том же: «Как жаль, что от жизни Великого Барда почти не осталось свидетельств!» Словом, Шекспир был его навязчивой идеей.
