камере окон не было, а время суток я определяла по тому, как мне приносили еду) в мою темницу опять заявилась Ядвига.
— Милая мачеха! — умилилась я. Создавалось такое ощущение, что вместе с животом росла и моя наглость. — Вы снова пришли навестить меня, а я даже не успела соскучиться!
— Нахалка, — с достоинством припечатала вошедшая.
— А я, в свою очередь, попрошу вас не забывать, что вы разговариваете со Светлой княгиней, — холодно парировала я.
— Которая сидит в темнице в своем же тереме, — язвительно сказала мачеха.
— Происки гнусных врагов короны, — небрежно отмахнулась я. — Но не бойтесь, я не забуду никого, кто был в этом виновен.
— Ты не в том положении, чтобы угрожать, — усмехнулась Ядвига. — Девчонка! Ты думала, что можешь запросто претендовать на все? На трон, на народную любовь, на принца?! Ты привыкла всегда брать все самое лучшее без спросу, искренне уверенная, что оно итак тебе принадлежит!
— О, вот мы, наконец, и поговорим по-семейному! — фальшиво обрадовалась я. И на мгновение застыла, сраженная интересной мыслью. — Маманя! — фамильярно подмигнула я. — Да вы никак в муженька моего влюбились? Вижу-вижу, что ж это вы, как кошка, даже эмоций сдержать не можете? Ай-яй- яй, как нехорошо…
— Замолчи, мерзавка! — не сдержалась Ядвига. — Я сказала тебе все, что хотела — наслаждайся своими последними минутами.
— Вы, милая мачеха, никак убить меня возжелали? — кротко спросила я. — Как же, позвольте поинтересоваться? Надеетесь запугать своим грозным видом?
— Ты можешь говорить все, что угодно, — высокомерно заметила гнусная тетка. — Это всего лишь отсрочит неизбежное на несколько мгновений.
— Как ты думаешь, Ядвига, обрадуется ли Альберт твоему самоуправству? — вкрадчиво поинтересовалась я. Ядвига дрогнула, но от своих наказуемых по закону намерений не отступила.
— И что с того, если тебя не станет? — поинтересовалась она. — Ты мнишь себя незаменимой? Напрасно. Когда умрешь ты и твой… — она осеклась, видимо, вспомнив нашу прошлую беседу. — Ребенок, — выдавила мачеха из себя. — То законной наследнице по старшинству будет Любава. Скажи мне, что помешает Альберту жениться на ней? Таким образом, он будет править княжеством столько, сколько посчитает нужным. Любава глупа — ей власть ни к чему.
— Зато вам — к чему? — спросила я. — Или вы так сильно хотите добиться благосклонности моего супруга, что готовы делить его с собственной дочерью? Которая, спешу заметить, моложе и красивее вас…
— Мерзавка! — мачеха пошла пятнами от злости, и я поняла, что случайно наступила ей на больную мозоль. Женщина почти подлетела ко мне, явно намереваясь дать пощечину.
— Только посмейте, — ровным холодным тоном сказала. Это почему-то её остановило.
— Иначе — что? — звенящим от злости голосом поинтересовалась Ядвига.
— Кликну стражу, — любезно пояснила я. — И единственное, что может вас ждать потом — это плаха.
— Глупая девчонка, — рассмеялась мачеха. — Ты думаешь, что кто-то из стражников хотя бы ухом поведет на твои крики? Они будут глухи, потому что так угодно мне!
— В таком случае, не думаете же вы, что я смиренно соглашусь умирать? — спросила я единственно из желания потянуть время. Защищать нужно было хоть чем-то, однако ничего подходящего в темнице не было. И вообще, это раньше я могла кататься в вольной борьбе по лесу с противницей, а теперь — увольте. Я все-таки беременна, и отвечаю не только за свою жизнь. Словно в ответ на мои мысли, ребенок воинственно пихался в моем животе.
— Ты думаешь, что для того, чтобы тебя убить, мне нужно хотя бы близко к тебе подходить? Да ты еще глупее, чем я думала! — мачеха была зла, разговоры ей явно надоели, все накипевшее она уже высказала.
Похоже, сейчас меня будут убивать. И тут бы мне, конечно, стоило вспомнить об истинном имени Короля-Колдуна, но… как-то так у нас повелось, что в трудных и смертельно опасных ситуациях я привыкла рассчитывать только на себя. Даже мысли не возникло о помощи извне. Я просто готовилась к последнему, и, наверняка, проигрышному бою.
Ядвига же, тем временем, бормоча какие-то слова, вытянула руки в моем направлении. Словно бы кузнечные тиски сжали мое горло. Инстинктивно я прикрывала руками живот, словно это могло хоть как-то помочь малышу. Дойти до Ядвиги было бы просто — каких-то три шага, однако, их надо было еще сделать. А когда глаза застилает кровавая пелена, в ушах бешено стучит сердце, и ноги подгибаются — о ходьбе думается меньше всего. Единственной мыслью, бившейся в моей голове было нерадостное размышление о том, как же глупо будет умереть именно сейчас, когда до достижения моей цели оставалось не так уж много времени…
Впрочем, я бы все равно не сдалась просто так. Я силилась сделать хотя бы шаг, понимая, что катастрофически не успеваю, почти слыша хруст своих шейных позвонков, как… время остановилось. Да, оно просто замерло, словно густой кисель. Единственно живым в этой вязкой массе оставался мой не рожденный ребенок. Он как-то по-особенному повернулся, пребольно пнул пяткой в живот, и время снова вошло в привычный ритм.
Только за это единственное мгновение успело столько произойти… Начать хотя бы с того, что тиски отпустили мое горло, и я, кашляя и хрипя, все же смогла, наконец, сделать первый вдох, вполне ощущая, что чувствуют дети, рождаясь на этот свет. Мачеху же отбросило с такой силой, что впечатало в каменную кладку, и она провисела там еще какое-то время, удивленно хлопая глазами. А потом… вся её кожа покрылась неисчислимым количеством бородавок всех цветов и размеров! Честное слово, в мгновение ока видная и красивая женщина превратилась в нечто невообразимо омерзительное. Какой там чирей, что был у неё в прошлый раз? В этом смысле сын явно превзошел отца, наслав на мачеху натуральное проклятие.
Все правила благородного поведения говорят о том, что глумиться над поверженным врагом некрасиво и вообще плохо. Однако, глядя на пребывающую в неконтролируемой истерике мачеху, я с трудом удержалась от неприличного жеста в её сторону. Уж слишком допекла меня вредная баба. Я погладила свой живот.
— Молодец, малыш, — ребенок, будто бы слыша похвалу, задорно лягнулся.
Тем временем, голосящая мачеха, сумела-таки отыскать дверную ручку и вывалиться в коридор. Хотя дверь и захлопнулась, я успела услышать вопли и ругательства стражников, схватившихся за оружие.
— Хамы, холопы, мерзавцы! — вопила Ядвига. Судя по всему, охрана буйствующую мачеху признала, и нападать на неё не спешила. Что очень и очень жаль, по моему скромному мнению.
Впрочем, еще пару дней эти стражники как-то странно заикались а Ядвига и носу ко мне не казала.
На следующий день в хлебе была найдена новая записка от волхва: «Ядвига в ярости и черной печали. Альберт через неделю собирается подписывать сдачу степнякам на мирных условиях — мы должны будем платить им огромную ежегодную дань. Если народ узнает — бунта не избежать. У Ратмира все хорошо». Я, конечно, была рада, что у воеводы все было хорошо, но у меня ситуация обстояла совсем иначе. Дань! Согласиться на ежегодную дань степнякам — есть ли в том больший позор? Ну нет! Не бывать тому! Малыш поддержал меня согласным буйным ляганием. Я тут же кинулась писать ответное послание старому волхву: «Когда Альберт уезжает на охоту?». Вопрос был отнюдь не праздный. Огромной, и, похоже, единственной любовью моего мужа, была охота на крупных диких зверей. Волки, медведи, кабаны — кого только не затравливал он в наших лесах! Иногда мне кажется, что женился он на мне только из-за того, что в Княжестве много лесов с хищниками.
Ответ на мой вопрос пришел вместе с ужином: «Завтра, после полудня». Коротко и ясно. И я даже знала, что нужно делать. Точнее, очень надеялась, что сделать получится.
На следующий день, откушав второй завтрак, я грозно сообщила стражникам, что собираюсь
