– И Нина, – продолжала Милли, вспоминая ненависть в его глазах и злую улыбку, – она же не просто не нравится тебе, ты ее ненавидишь.
Как она это делает, спросил себя Леонид. Как ей удается задать тот самый вопрос, на который он не хочет отвечать? Он привык справляться с массой вопросов прессы и со своей семьей тоже, умел отделываться половинчатыми ответами, но как быть с Милли? Леониду пришлось сжать кулаки и подавить желание крепко обнять и прижать ее к себе, чтобы она разделила с ним его ад.
– Это очень сложно, – Леонид старался выиграть время, подыскивая подходящий ответ. – Это семейная история – моего отца и меня.
– Я ношу его внука. Как ты считаешь, должна я знать? Ведь он не просто болен, он… – Милли напряженно смотрела на Леонида.
– Он не просто болен, он умирает, рада?
– Рада? – Она непонимающе потрясла головой.
Неужели это тот самый человек, который когда-то потряс ее своей нежностью? А теперь он словно переродился, и это перерождение продолжалось с каждым произносимым им звуком.
– Твой отец умирает, а ты так разговариваешь с ним…
– Прошу, оставь, Милли.
– Хотела бы оставить, – Милли уже кричала. – Я хотела оставить, но ты потащил меня на это минное поле, и теперь я желаю знать…
– Меньше знаешь, крепче спишь, – хрипло и гневно прокричал он по-русски, так ничего и не объяснив ей. – Иди ложись.
– Ты командуешь, когда и что я должна делать, но не хочешь отвечать на мои вопросы.
Она пугала его. Не тем, что защищалась и кричала. Своей женской проницательностью. И она будила в нем опасные чувства. Леониду казалось, он теряет рассудок.
– Иди ложись, – устало повторил он, подталкивая ее к спальне.
Прошло несколько часов, и мы окончательно сделались чужими людьми – хуже, врагами, – подумала Милли. Самое ужасное, что Леонид хотел, чтобы она ушла, он не желал обсуждать положение дел в его семье. Испытывая досаду и гнев, Милли вошла в ванную, срывая заколки с волос. Она стащила с себя шелковое платье Коловских и бросила его на пол.
Не в силах даже смыть макияж и надеть халат, она завернулась в полотенце и сердито устремилась к Леониду.
– Знаешь… тебе не очень идет ревность и зависть, Леонид.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь.
– Думаю, понимаю. Твоя жизнь была ужасна на одном конце света, а они роскошно жили на другом. Поэтому ты так зол. – Она видела, как побелело его лицо, как задергалась мышца на щеке от ее страшных слов. Милли тосковала по человеку, с которым когда-то была знакома, и ненавидела того, в которого он превратился.
– Если ты думаешь, что я им завидую или ревную, ты совсем меня не знаешь.
– Я стараюсь узнать тебя, но ты затыкаешь мне рот при любом вопросе. Ты либо целуешь меня, либо посылаешь спать, либо отвечаешь по-русски, – зло кричала она. – Что значат твои последние слова?
– Не помню, что я сказал…
– Меньше знаешь, крепче спишь, – с трудом выговорила Милли.
– Это русская пословица. Она означает – чем меньше знает человек, тем крепче он спит.
Леонид казался скорее измученным, чем сердитым. Она впервые увидела, чтобы человек выглядел таким одиноким.
– А если я хочу знать?
Но Леонид вышел, не дожидаясь конца ее вопроса, и как будто запер дверь, хотя он этого не делал.
А Милли мысленно перебирала события злосчастного вечера и всего, что она знала о Леониде. Постепенно в памяти ожили штрихи, которые, как еще редкие капли дождя, предвещают шторм: испуг Анники и остальных, когда она назвала город его детства, его неожиданный приезд в Австралию, его полную растерянность, когда она говорила о доме.
Она поняла, что не задала ему главный вопрос: когда умерла его мать?
Милли нашла Леонида стоящим у окна. Неподвижный, напряженный, более красивый, чем любая модель в классе рисования. Видно было – ему больно, невыносимо больно. Милли чуть не заплакала.
При ее приближении он не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул.
– Сколько тебе было лет?
Ей не пришлось уточнять вопрос. Он закрыл глаза, он понял. Долго, очень долго Милли ждала его ответа.
– Три года.
– И когда ее не стало, твоя семья… – Милли очень хотелось, чтобы Леонид, прервав ее, сказал, что она ошибается в своих предположениях. – Они… Ты стал жить у них?
– Они были очень бедны, и у них были дети. Они не могли лишать их пищи. Ты не понимаешь, что значит бедность…
