обагрены кровью двух человек, не считая праха Правителя и его приспешников.
Кровавым фонтан назвали потому, что чаши его были сделаны из ярко-красного мрамора. Прежде чем попасть в чашу, вода стекала по семи мраморным ступеням, сплошь покрытым резьбой. Резьбу, впрочем, сгладила вода; красные плитки издали казались маленькими пухлыми подушками.
Фонтан воздвигли посреди площади, которую огибали бесконечные толпы. От площади лучами, как спицы в колесе, расходились пять улиц, которые вели в разные части города. Площадь обступали многочисленные строения. Не привыкшая к особенностям местной архитектуры, я не сразу поняла, которое же из них — храм.
В толпе я прошла мимо постоялого двора; издали могло показаться, что на первом его этаже начался мятеж. С трудом протолкавшись по запруженным людьми и повозками улицам, я очутилась перед базаром, который закрывался на ночь. Судя по запаху и немногочисленным клеткам, в которых что-то звенело и гремело, здесь торговали домашней птицей и мелким рогатым скотом. Чуть поодаль стояли лотки, уже закрытые навесами.
Базарная вонь заставила меня вспомнить о протухшем голубе. Меня снова замутило; я брела дальше, еле сдерживаясь. Неподалеку заметила лавку, где торговали тканями и готовым платьем. В другое время мне, наверное, захотелось бы в нее заглянуть. Перейдя еще одну улицу, я увидела здание с остроконечным куполом, похожим на гигантскую головку чеснока. Может быть, это и есть храм? Верхние ярусы серебрились на солнце. Нижние этажи, деревянные и кирпичные, как будто выстраивали как попало. Мельком я увидела кусок величественной мраморной лестницы того же цвета, что и чаша Кровавого фонтана; недавно выстроенные стены почти целиком заслоняли ступени.
Здание показалось мне многообещающим. Я поднялась по ступеням, переступая через нищих. Они спали ближе к верхней площадке, рядом со скругленным дверным проемом, в котором я не увидела самих дверей. Снаружи казалось, что в залах царит полный мрак.
Я вошла, и у меня сразу стеснило грудь от запаха благовоний, густого и насыщенного. Снова замутило; я упала на колени у небольшой скамеечки, и меня вырвало на мраморный пол.
Ко мне подошла женщина в светлых одеждах и, поджав губы, осмотрела меня. В тусклом освещении она гораздо больше походила на ханьчуйку, чем на селистанку. Возраста она была среднего, ни молодая ни старая, с благородной внешностью.
— Матушка Мейко так и говорила, что ты придешь, — обратилась она ко мне. — Правда, я бы предпочла, чтобы твое появление оказалось не таким… ярким. — Она помогла мне встать и отряхнуться. — Пусть ты и не слишком хитра, дорогая моя, зато умеешь входить с шиком!
На следующее утро я проснулась на узкой кровати под высоким треугольным окном. Солнечный свет проникал внутрь вместе с птичьим гомоном. Рядом со мной на низком табурете, опираясь на клюку, сидела матушка Мейко.
— Зря ты наелась сушеного оранжевого перца, — заметила она. — Его называют «гномьим колпаком». Так и умереть недолго!
Я задышала открытым ртом — в нем как будто поместилось содержимое птичьей клетки, стоящей в самом низу пирамиды.
— Я пока жива, матушка.
— Да, девочка. — Матушка Мейко помолчала, поджала губы, а потом уверенно объявила: — Ты ведь девочка, кого бы ты ни убила!
Сон мигом слетел с меня. Я стала озираться по сторонам. Непонятно, где дверь; как выбраться отсюда? Только бы выйти, а там как-нибудь убегу по крышам… Но в такое узкое окошко не пролезла бы даже я.
Матушка Мейко коснулась меня своей клюкой:
— Послушай-ка, ты. Я пришла не для того, чтобы вершить правосудие.
Я решила не хитрить:
— Благодарю за ночной отдых; вы все мне очень помогли. Но сейчас я бы хотела отправиться дальше.
— Ничего подобного! — Матушка Мейко снова дотронулась до меня клюкой. — Ты чужестранка, хотя по лицу — селистанка, как и я. И все же ты не выживешь здесь в одиночку, потому что почти ничего не знаешь о наших краях. Ты несешь на себе тяжкое бремя и обладаешь необычными навыками. — Она снова коснулась меня клюкой. — Такие навыки, как у тебя, даются не везде — особенно девушкам.
Она говорила на селю; хотя я понимала, что вспыльчивость мне не поможет, я ничего не могла с собой поделать.
— Матушка, прошу, зовите меня Зелёная.
— Зелёная… — Старуха снова оперлась на свою клюку и некоторое время внимательно разглядывала меня.
Первое время я не отводила взгляда, а потом сдалась. Движимая любопытством и страхом — взрывоопасной смесью, — я не удержалась и спросила:
— Как вы догадались, что я убила человека?
Матушка Мейко хмыкнула и довольно долго не отвечала. Наконец она сказала:
— Девушки твоего возраста обычно не ходят с такими ножами, как у тебя. — Я невольно ощупала ногу — проверить, на месте ли мое оружие. Нож никуда не делся. — На дороге ты вела себя так, словно нож — это змея, а иногда — как будто нож твой лучший друг. Я сразу поняла, что когда-то этот нож оказал тебе большую услугу. Какую услугу может оказать нож девушке? Скорее всего, он спас ей жизнь… или, может быть, честь?
— И то и другое, — кивнула я.
— Ты знаешь о Праве смерти?
— Да.
— Убить в первый раз очень трудно. Убивать во второй раз легче. На третий раз убийство превращается в привычку.
Странно было слушать, как женщина, по возрасту годившаяся мне в бабушки, так непринужденно рассуждает об убийстве. Как будто убийство — дело совершенно обычное. Внешность и слова матушки Мейко располагали к откровенности.
— Я уже убила… двоих.
Матушка Мейко сразу подметила мое смущение.
— Только двоих?
— Только двоих.
Она снова хмыкнула и надолго задумалась.
— Ты как-нибудь отметила свои преступления?
— Меня страшно вырвало, а потом я долго плакала. — Я вздохнула. — Я помолилась за их души, хотя ни один из них по большому счету не был достоин моего сожаления.
Матушка Мейко так подалась вперед, что я испугалась: вдруг упадет с табурета? Затем она взяла меня за руку:
— В таком случае твоя душа еще при тебе. Возможно, здесь найдется для тебя место.
— Могу ли я убить в третий раз?
От улыбки матушки Мейко кровь застыла у меня в жилах. Сердце ушло в пятки.
— Да. Если ты найдешь в себе силы убить в третий раз.
— А… как же те, кто обладает Правом смерти?
— Моя милая Зелёная, как по-твоему, а мы-то кто?
Я надолго задумалась. Может быть, она и подослала уличных воришек следить за мной? Даже Маленький Карин мог подчиняться этой женщине. Пусть она уже старуха, пусть глаза ее почти не видят, а лицо покрыто сеткой морщин; она не менее ужасна, чем заговорщики при дворе Правителя в Медных Холмах.
В тот миг я боялась ее так, как не боялась никого в жизни. Я поняла, что отсюда мне никуда не деться. Не убежать от нее. Особенно в этом городе.
