Джек Лондон
Бог его отцов
I
Кругом был густой, первобытный лес — отчизна веселых комедий и мрачных трагедий. Здесь борьба за существование велась с той злобой, на которую способен только дикарь или зверь. За гегемонию в Стране Радуги боролись еще только англичане и русские. Янки пока стоял в стороне, словно выжидая, когда сможет пустить в ход свое золото и накупить земель. Все носило девственный характер. Огромные волчьи стаи гнались за стадами оленей, отбивали старых и слабых самцов и беременных самок. Так происходило много-много поколений назад, так происходило и теперь. Немногочисленные туземцы все еще почитали своих начальников, преклонялись перед знахарями и колдунами, изгоняли злых духов, сжигали ведьм, сражались с соседями и поедали их с превеликим аппетитом. Так было и в то время, когда кончался период каменного века. И здесь кончался свой каменный век. По неведомым дорогам, через не обозначенные на картах пустыни стали все чаще и чаще появляться сыны белокурой, голубоглазой и неугомонной нации. Чисто случайно или с известным намерением, в одиночку или малочисленными группами, они являлись, неизвестно как и откуда, — и либо умирали в стычках с туземцами, либо, победив, проходили дальше. Военачальники высылали против них своих воинов, колдуны и знахари неистовствовали, но все было напрасно: ибо камню не победить стали! Подобно волнам огромного моря, они проникали в леса и горы, пробирались по рекам или же вдоль берегов на собаках. Это были сыны великого и могучего племени. Их было чрезвычайно, неисчислимо много, но этого не знали, об этом не догадывались закутанные в меха обитатели Севера… Много неведомых пришельцев из далеких стран нашли здесь смерть, и они так же мужественно встречали смерть при морозном блеске северного сияния, как их братья — в раскаленных песках пустыни или в дышащих смертоносными испарениями тропических чащах. Они умирали, но за ними шли другие, которым, в свою очередь, предстояло либо умереть, либо победить. Великое, неведомое племя добьется своего, ибо так указано в книге его судеб.
Время было около полудня. На горизонте стояли алые краски — редкие на западе и густые на востоке. Они обозначали положение невидимого полярного солнца. Не было ни дня, ни ночи. В тесном объятии слились мрак и свет, умирающий день встретился с нарождающимся днем, и от этого на небе стояло два круга. Птица кильди робко пела свою вечернюю песенку, а реполов громко приветствовал наступающее утро. Вдоль поверхности Юкона с жалобными криками и стонами проносились стаи птиц; над застывшими водами насмешливо хохотал лун[1].
У берега стояли в два-три ряда челноки, сделанные из березовой коры. Копья с наконечниками из моржовой кости, костяные резные стрелы, луки, грубые сети и многое другое указывало на то, что стояла пора, когда лосось мечет икру. Близ берега находилась беспорядочная куча палаток, из которых доносились голоса рыбаков. Молодые люди боролись друг с другом или же ухаживали за девушками, а пожилые скво неторопливо разговаривали и в то же время сучили веревку из молодых корней и побегов. Подле них забавлялись дети — дрались, возились или же вместе с собаками, огромными волкодавами, катались по голой земле. Несколько поодаль, по ту сторону лужка, находился другой лагерь, заключавший лишь две палатки. Это был лагерь белолицых. Белые всегда были в полной безопасности. Их лагерь господствовал над лагерем индейцев, находившимся в какой-нибудь сотне ярдов от них. И на всякий случай от одной из этих двух палаток вела дорожка прямо к берегу, к пирогам.
Из одной палатки несся капризный плач больного ребенка, которого мать старалась успокоить и убаюкать колыбельной песней. У догорающего костра разговаривали двое: американец и метис.
— Да! Я люблю церковь, как может любить только преданный сын. Моя любовь к ней так велика, что дни свои я проводил, спасаясь от нее, а ночи… ночи в снах о мщении. Послушайте!
В голосе метиса слышалось явное раздражение.
— Послушайте. Я родом с Красной реки. Мой отец такой же белый, как вы сами. Вся разница в том, что вы — американец, а он — англичанин, или, что называется, джентльмен. Мать моя была дочерью вождя, и я стал настоящим мужчиной. Хорошо. И вот словно кому-то захотелось узнать, какая такая кровь течет в моих жилах. Ведь я был по отцу белым и к тому же всегда жил с белыми. Была там одна белая, которая частенько ласково поглядывала на меня. Она была из богачей. У ее отца, француза по крови, было много всякого добра — земли, лошадей и прочего. Он всегда настаивал, что девушка не должна иметь собственного мнения. И вот почему его так разозлило все то, что потом произошло.
У девушки же оказалось собственное мнение, благодаря которому мы вскоре и очутились перед священником. Но нас опередил ее отец, который черт знает что наговорил и наврал священнику. Кончилось тем, что священник отказался венчать нас. Вы понимаете, как все это вышло. Вначале церковь отказалась признать мое рождение, а затем и брак. Что же, как не церковь, принудило меня пролить человеческую кровь! Правда, ясно теперь, что я имею полное основание любить церковь? Короче говоря, я несколько раз ударил священника по его бритой физиономии и вместе с девушкой помчался в Ферт-Пьер, где священствовал более сговорчивый и добрый человек. Но за нами вслед помчались ее отец, брат и всякие там другие люди. Дрались мы до тех пор, пока я не вышиб из седла троих человек, а остальных заставил повернуть восвояси. Мы с девушкой ушли в горы и леса, где стали жить невенчанными.
Но как вам понравится продолжение моего рассказа! Женщина, в общем, такое странное существо, что ни одному мужчине не понять ее. Между прочим, я в схватке выбил из седла отца моей любимой; остальные мои преследователи впопыхах проехали по его телу. Это мы успели заметить, но я вскоре забыл про это, а она… Она не забыла. Оказалось, что в тихие, мирные вечера, когда мы лежали при свете звезд, она переживала все тот же страшный час. Это было с нами неразлучно. Словно третье лицо сидело у нашего костра и делало нас чуждыми друг другу. Она пыталась бороться с ужасным, мертвящим ощущением, но страшный час припоминался еще подробнее, еще яснее… Видно было по всему — и по ее глазам, и по порывистому дыханию, — как она страдает.
Вскоре после того она родила девочку и скончалась. Желая дать ребенку кормилицу, я направился к родным моей матери… Но вдруг все вспомнили, что мои руки обагрены кровью, — правда, по милости церкви. Вспомнили также, что меня повсюду ищет полиция. Меня спас дядя, брат моей матери, начальник конной полиции. Он на время укрыл меня, а затем дал лошадей, корм и все прочее. Я ускакал к Гудзонову заливу, где проживало очень немного белых. Жил я спокойно, так как белые ни о чем не расспрашивали меня. Одновременно я работал и проводником, и погонщиком собак, и охотником, работал до тех пор, пока моя девочка не подросла и не превратилась в высокую, красивую девушку.
Вам, конечно, известно, какие дурные мысли и дела рождаются в долгую, суровую зиму. Начальник поселка был очень предприимчивый и жестокий человек. Он не отличался ничем таким, что могло бы привлечь к нему женщин, и тем не менее он стал заглядываться на мою девочку. Господи боже мой! Для того, чтобы ему легче было обделать свое скверное дело, он надумал послать меня в далекий путь. Так он и сделал — бессердечный, жестокий человек! У моей девочки была непорочная, белая душа — белая, как и ее тело. Она не выдержала этого ужаса — и умерла.
Я вернулся домой в холодную, ненастную ночь. Я несколько месяцев провел в отсутствии, и мои собаки, подъезжая к дому, заметно хромали. На меня, не говоря ни слова, как-то странно смотрели и туземцы и белые, и я, неизвестно почему, почувствовал гнетущий страх. Но, как человек деловой, я прежде всего накормил собак и сам поел. Затем обратился к соседям за разъяснениями, и вот все, точно по уговору, отступили от меня: они страшились меня и моего гнева. Слово за словом мне передали всю историю, печальную историю, и все удивлялись моему поразительному спокойствию.
Выслушав рассказ, я немедленно отправился в дом начальника, причем — уверяю вас — был и действовал тогда спокойнее, чем теперь, когда рассказываю вам. Тот при виде меня перепугался насмерть
