издевалось над ним, лишая его убежища. Весь день было спокойно и всю ночь. Матросы, получив уменьшенную порцию бананов, недовольно ворчали. Они ослабели и жаловались на боли в желудке, вызванные банановой диетой. Весь день течение относило «Пиренеи» к западу; не было ветра, чтобы направить шхуну к югу. В первую ночную вахту на юге показались кокосовые пальмы; их пышные верхушки поднимались над водой: несомненно, здесь был низменный атолл.
— Это остров Таэнга, — объявил Мак-Кой. — Сегодня ночью нам необходим бриз, иначе мы пропустим Макемо.
— Что случилось с юго-восточным пассатом? — спросил капитан. — Почему его нет? В чем дело?
— Виною испарения с больших лагун, их ведь так много, — объяснял Мак-Кой. — Испарения расстраивают всю систему пассатов. Они могут даже повернуть ветер в обратную сторону и пригнать штормы с юго-запада. Это опасный архипелаг, капитан.
Капитан Давенпорт смотрел на старика и готов был выругаться, но сдержался.
Присутствие Мак-Коя словно душило проклятия, шевелившиеся в его мозгу и клокочущие в горле. Влияние Мак-Коя очень возросло за все эти дни, — а их было немало, — пока они были вместе. Капитан Давенпорт в море считал себя неограниченным властелином, он никого не боялся и никогда не пытался обуздывать свой язык, а сейчас он почувствовал, что не в состоянии выругаться в присутствии этого удивительного старика с женственными карими глазами и кротким голосом.
Осознав это, он был страшно поражен. Ведь старик-то был всего-навсего потомок Мак-Коя — Мак-Коя, мятежника с «Боунти», бежавшего от петли, которая ждала его в Англии, Мак-Коя, бывшего воплощением зла в те далекие времена крови и разврата и погибшего такой ужасной смертью на острове Питкэрн.
Капитан Давенпорт не был религиозным, но в этот момент он почувствовал безумное влечение броситься к ногам другого и сказать ему, а что — он не знал. Это было чувство более властное, чем мысль. Странное сознание собственного ничтожества владело им в присутствии этого человека, простодушного, как ребенок, ласкового, как женщина.
Но, конечно, так унизить себя на глазах помощников и команды он не может. И все-таки гнев, порождавший проклятия, еще бушевал в нем. Внезапно он ударил стиснутым кулаком по крыше каюты и закричал:
— Послушайте, старик, я не хочу сдаваться. Это Паумоту дурачит и издевается надо мной и доводит меня до сумасшествия. Я отказываюсь сдаваться. Я намерен гнать дальше эту шхуну и буду плыть и плыть через Паумоту до Китая, но найду, где пристать. Если все ее покинут, я останусь один. Я покажу этому Паумоту. Оно не посмеет меня дурачить. Шхуна — хорошая старуха, и я буду бороться за нее до тех пор, пока останется хоть одна доска, на которой можно стоять. Вы слушаете меня?
— И я останусь с вами, капитан, — сказал Мак-Кой.
Ночью с юга подули слабые обманчивые порывы ветра, и раздраженный капитан, со своим грузом огня, следя за отклонением к западу и выпрямляя курс, временами терял терпение и ругался вполголоса, чтобы не услышал Мак-Кой.
Дневной свет позволил различить пальмы, поднявшиеся из воды на юге.
— Это подветренная часть Макемо, — сказал Мак-Кой. — Немного дальше к западу находится Катиу. Там мы можем пристать.
Но течение между двумя островами, особенно сильное, увлекло их к северо-западу. И в час дня они увидели вставшие над водой пальмы Катиу, скоро снова исчезнувшие.
Немного позже, в тот момент, когда капитан заметил новое течение с северо-востока, подхватившее «Пиренеи», вахтенные с мачт объявили о кокосовых пальмах на северо-западе.
— Это Рарака, — сказал Мак-Кой. — До нее мы не доберемся без ветра. Течение уносит нас к юго- западу. Но надо следить. Несколькими милями дальше течение отклоняется к северу и делает петлю по направлению к северо-западу. Оно нас отнесет от Факаравы, а у Факаравы мы как раз можем пристать.
— Ну и пусть относит ко всем чертям! — вспылил капитан. — Все равно мы еще найдем, где пристать.
Но положение на «Пиренеях» становилось критическим. Палуба была настолько горяча, что казалось: еще несколько градусов выше — и она воспламенится. В некоторых местах даже толстые подошвы башмаков у матросов их не защищали, и опасение обжечь ноги вынуждало их ускорять шаги. Дым усилился и стал более едким. Глаза у всех были воспалены, и все кашляли и задыхались, словно больные туберкулезом. После полудня были отвязаны лодки и снабжены всем необходимым. В них уложили несколько оставшихся связок сушеных бананов, а также инструменты помощников. Капитан Давенпорт положил в баркас даже хронометр, опасаясь, что палуба может вспыхнуть каждую минуту.
Этот страх угнетал их всю ночь, и на рассвете они смотрели друг на друга, как бы удивляясь, что «Пиренеи» еше держится и они еще живы; глаза их впали, а серые лица были совершенно измучены.
Торопливыми шагами, иногда бессознательно ускоряя их, капитан, забыв все свое достоинство, почти бегом, осматривал палубу судна.
— Теперь вопрос нескольких часов, если не минут, — объявил он, вернувшись на корму.
Крик «Земля!» донесся с мачты. С палубы не было видно земли, и Мак-Кой поднялся наверх; а тем временем капитан воспользовался удобным случаем, чтобы облегчить себе душу, хорошенько выругавшись. Но проклятия его внезапно замерли, когда он увидел на воде в направлении к северо-востоку темную линию. Это был не шквал, а бриз — прерванный пассат, отклонившийся на восемь румбов от своего пути и теперь снова принявшийся за дело.
— Держите прямо, капитан, — сказал Мак-Кой, едва успев добежать до кормы. — Это восточный берег Факаравы, и мы войдем в пролив с поднятыми парусами, полным ходом, и ветер будет с борта.
Через час кокосовые пальмы и земля были видны с палубы. Чувство, что конец «Пиренеи» близок, угнетало каждого. Капитан Давенпорт приказал спустить три лодки и велел их подтянуть к корме; в каждой поместился матрос, чтобы отталкивать ее от бортов. Совсем близко, на расстоянии не более двух кабельтовых, обогнула шхуна берег атолла, очерченный пенной линией прилива.
— Приготовьтесь, капитан, повернуть через фордевинд, — предупредил Мак-Кой.
Минутой позже земля словно расступилась, открывая узкий пролив в огромную зеркальную лагуну длиной в тридцать миль, а шириной в десять.
— Пора, капитан!
В последний раз обошли вокруг мачт реи, когда шхуна, послушная, направлялась в пролив. Едва поворот был сделан, даже не сложив еще в бухту веревок, помощники и команда в паническом ужасе бросились на корму. Еще ничего не произошло, но все были уверены, что вот-вот — и несчастье разразится. Мак-Кой хотел пройти вперед на свое место на носу, чтобы вести судно, но капитан схватил его за руку и оттащил.
— Сделайте это отсюда, — сказал он. — Палуба не безопасна… В чем дело? — спросил он в следующий момент. — Мы совсем не двигаемся!
Мак-Кой улыбнулся:
— Вам мешает течение, капитан. Со скоростью семи узлов несется морской отлив из этого пролива.
К концу следующего часа шхуна продвинулась только на расстояние, равное ее длине. Но ветер стал свежеть, и она прорвалась вперед.
— Часть людей пусть садится в лодки! — скомандовал капитан.
Еще голос его звучал и матросы только-только принялись усаживаться, как середина палубы в огне и в дыму взлетела вверх; часть ее застряла в парусах и такелаже, а остальное рухнуло в море. Ветер был с борта, и это спасло сжавшихся на корме людей. Сплошным потоком ринулись они к лодкам, но голос Мак- Коя, полный незыблемого спокойствия, убеждал их, что времени хватит, и они остановились.
— Не спешите, — говорил он. — Нужен порядок. Спустите этого мальчика в лодку, пожалуйста.
Рулевой, потерявший голову от ужаса, бросил штурвал, и капитан подоспел как раз вовремя, чтобы схватить спицы колеса и помешать течению подхватить судно и ударить о берег.
— Лучше бы вы позаботились о лодках, — сказал он мистеру Конигу. — Подтяните одну ближе, вплотную к корме! В самый последний момент я прыгну в нее.
Мистер Кониг колебался, но затем шагнул за борт и спустился в лодку.
