попойку. Император был в восторге и приказал дюжине знатных олухов сопровождать его на оргию. Женщинам приказали удалиться, а мы присоединились к императору. Я взял Кима с собой, но отослал Хендрика Хэмела и остальных моряков, хоть он и хмурился грозно, предварительно потребовав и получив помещение во дворце вместо гостиницы.
На другой день весь дворец только и делал, что болтал о пиршестве, потому что я перепил Тай Буна и всех его придворных, уложив их на циновки, а сам без всякой помощи дошел до своей кровати. Никогда в дни превратностей, которые наступили после, Тай Бун ни на минуту не усомнился в моем корейском происхождении. Только кореец, по его мнению, мог обладать такой крепкой головой.
Дворец был целым городом, и нам отвели помещение, бывшее чем-то вроде летнего дома, который стоял совсем отдельно. Конечно, мои покои были самыми роскошными, а Хендрик Хэмел и Мартенс со всеми остальными ворчащими моряками должны были довольствоваться тем, что им досталось.
Меня позвали к Юн Сану, буддийскому монаху, о котором я упоминал. Это была наша первая встреча. Он отправил прочь даже Кима, и мы сидели одни на толстых циновках в затемненном помещении. Господи, Господи, каким недюжинным умом обладал Юн Сан! Он старался проникнуть в мою душу. Он знал о других странах и городах то, что никто в Чосоне и не мечтал знать. Поверил ли он мне? Я не мог догадаться, потому что лицо его было так же непроницаемо, как бронзовый шар.
Что за мысли были у Юн Сана, знал только Юн Сан. Но в нем, в этом бедно одетом, худощавом монахе я чувствовал власть: похоже, именно он управлял дворцом и всей страной. Я чувствовал также по направлению разговора, что он нуждается во мне.
Меня пригласила госпожа Ом, и, последовав за евнухом с гладким лицом и кошачьей походкой, я прошел через притихший дверец, окольным путем, в ее покои.
Голова моя кружилась. Морской бродяга, каким я был, не умел себя держать с женщинами, а я чувствовал, что в ее приглашении было нечто большее, чем праздное любопытство. Я слышал много историй о любви простолюдинов и королев и был в недоумении — не суждено ли мне доказать, что такие россказни правдивы.
Госпожа Ом не теряла времени даром. Кругом нее толпились ее женщины, но она обращала на их присутствие столько же внимания, столько возница на своих лошадей. Я сел возле нее на одну из толстых циновок, которые превращали ее комнату в ложе, и мне были поданы вино и сладости на крошечных, не выше фута, столиках, инкрустированных жемчугами.
Господи, Господи, я мог лишь смотреть в ее глаза! Но подождите. Не сделайте ошибочного заключения. Госпожа Ом не была глупа. Я уже сказал, что она была моей ровесницей. Ей было тридцать лет, и она несла всю тяжесть этого возраста. Она знала, чего хочет, как знала, чего не хочет. И вот поэтому-то она не вышла замуж, хотя все давление, которое только может оказать азиатский двор, было пущено в ход для того, чтобы заставить ее выйти замуж за Чон Мон Дю, ее младшего двоюродного брата из великой династии Мин. Он был не дурак и так жадно стремился к трону, что беспокоил Юн Сана, который силился сохранить за собой всю власть и удержать во дворце и стране равновесие сил. Таким образом, Юн Сан, бывший в тайном союзе с госпожой Ом, спас ее от ее кузена, помогая ей подрезать его крылья. Но довольно об этой интриге. Я гораздо позже узнал о ней из слухов и сплетен, но главным образом от самой госпожи Ом.
Госпожа Ом была исключительной женщиной. Такие, как она, рождаются редко, едва две в столетие на всем земном шаре. Она не знала оков законов или условностей. У нее была собственная воля, а сердце чисто женское. Она была красавица, да, красавица, по принятым в любой части света понятиям. Ее большие черные глаза не были по-азиатски раскосыми. Они были удлиненными, черными, посаженными правильно, со слегка поднятыми уголками, в чем как раз и была вся их пикантность.
Я сказал, что она не была глупа. Запомните это. Очутившись в таком необычном положении — морской бродяга в покоях принцессы, влюбленный и трепещущий, — я ломал свою голову, крепкую голову моряка, как выйти с честью из затруднения. И в эту первую нашу встречу я снова стал говорить о том, что было известно уже всему дворцу, то есть что я был настоящим корейцем и что во мне текла кровь древней династии Коре.
— Оставь, — сказала она, ударив меня по губам своим павлиньим веером. — Брось свои детские сказки. Знай, что со мной тебе будет лучше и ты сможешь подняться выше любого принца Коре. Ты…
Она сделала паузу, и я ждал, наблюдая, как в ее глазах растет решимость.
— Ты мужчина, — закончила она. — Даже во сне не мечтала я никогда, что есть на белом свете такой мужчина, как ты.
Господи! Господи! Что мог сделать бедный моряк? Этот замечательный моряк, я признаюсь, покраснел, несмотря на весь свой морской загар, но тут глаза госпожи Ом стали озерами-близнецами, вызывающе прекрасными и лукавыми, и мои руки потянулись, чтобы обнять ее. Она засмеялась дразнящим и манящим смехом и хлопнула в ладоши, позвав своих прислужниц. И я понял, что свидание окончено на этот раз. И я понял также, что будут другие свидания, что должны быть другие свидания.
Когда я вернулся к Хэмелу, у меня кружилась голова.
— Женщина, — промолвил он после долгого раздумья. Он посмотрел на меня и вздохнул от зависти, в этом я не мог ошибиться. — Это все твои мышцы, Адам Стрэнг, твоя бычья шея и желтые волосы. Ладно, это игра, дружище. Играй, и все будет хорошо для нас. Играй, а я буду тебя учить как.
Я встал на дыбы. Да, я был морской бродяга, но я был и мужчина. И ни одному мужчине я не хотел позволить давать мне наставления, как завоевать женщину. Хендрик Хэмел мог быть в свое время владельцем старого «Спарвера», разбираться в мореходстве и вести корабль по звездам, мог быть великим книжником, но здесь я не хотел признавать его превосходства.
Его тонкие губы растянулись в усмешке, и он спросил:
— Как тебе понравилась госпожа Ом?
— Очень хороша, даже более чем хороша, если хочешь это знать.
— Тогда стань ее любовником, — распорядился он. — И в один прекрасный день мы раздобудем корабль и сбежим из этой проклятой страны. Я отдам половину всех шелков Индии за тарелку христианской еды.
Он пристально посмотрел на меня.
— Как ты думаешь, получится у тебя это? — спросил он. Я посмотрел на него вызывающе. Он улыбнулся, удовлетворенный.
— Только не торопись слишком, — посоветовал он. — Поспешишь — людей насмешишь. Назначь себе цену. Будь скуп на благосклонность. Заставь ее дорого оценить твою бычью шею и золотые волосы, которых у тебя, слава Богу, достаточно. А ведь это с точки зрения женщины стоит больше, чем мозги дюжины философов.
Следующие дни были странными, головокружительными. Мои аудиенции у императора, оргии с Тай Буном, беседы с Юн Саном и часы, проведенные с госпожой Ом… Кроме того, по приказанию Хэмела я целыми днями просиживал у Кима, изучая все мелочи дворцового этикета, историю и религию Кореи, манеру вежливого разговора, язык знати и язык простолюдинов. Никогда ни одному морскому волку не приходилось так много учиться. Я был марионеткой. Марионеткой Юн Сана, которому я был зачем-то нужен, марионеткой Хэмела, замыслившего такую сложную и глубокую интригу, что без него я бы в ней утонул. Только с госпожой Ом я был мужчиной, а не марионеткой… и однако… и однако, когда я оглядываюсь назад и обдумываю прошлое, у меня возникают сомнения. Я думаю, что госпожа Ом тоже добивалась своего, желая меня всем своим сердцем. Однако тут ее желания совпали с моими, потому что и она скоро стала моей страстью, и так неудержима была эта страсть, что ни ее воля, ни воля Хендрика Хэмела или Юн Сана не могли заставить меня выпустить ее из рук.
Как бы то ни было, тем временем я был вовлечен в дворцовую интригу, смысла которой сам не мог понять. Я мог уловить только ее направление, не больше — против Чон Мон Дю, знатного кузена госпожи Ом. Я не забивал себе этим голову, предоставив инициативу Хендрику Хэмелу. Ему я доносил каждую мелочь, которая случалась, когда его не было со мной, а он, сидя целыми часами во мраке с нахмуренным лбом, как терпеливый паук, распутывал узлы и ткал заново паутину. Он настоял на том, чтобы сопровождать меня повсюду в качестве телохранителя, и только Юн Сан иногда отсылал его. Конечно, я не позволял ему присутствовать на свиданиях с госпожой Ом, но в общих чертах рассказывал ему все, что там происходило, за исключением того, что не было его делом.
