Я непонимающе захлопала глазами, и папенька пояснил:
— В Индии существует такой обычай — поджигать жен. Если свекровь недовольна невесткой, она запросто может облить бедняжку маслом и подпалить ее.
Папенька добился того, чего и ожидал: нас до того ошеломили дикие индийские обычаи, что мы напрочь позабыли и о нашем заговоре, и о трупе в мастерской.
— Свекровь потом, наверное, платит выкуп за содеянное? — предположила я.
— Нет, она остается безнаказанной. В Индии, видите ли, женщин хватает, и с ними не церемонятся. Вдовец всегда подыщет себе новую, более покорную супругу.
— Убийца не скрывается, и его никто не карает! — возмущено вскричала я.
— Если убита женщина, то да, — кивнул папенька. — Индусы верят, что только мужчинам от рождения дана душа, а женщины обретают ее лишь после свадьбы.
— Что за нелепица? — удивился Леонардо. — Я-то думал, что в индийском пантеоне богов есть и богини…
— Есть, — подтвердил папенька. — Но на индийском континенте все так запутанно — я сам до сих пор толком не разобрался.
— А почему твоя жена стала парией? — поинтересовалась я.
— Наверное, мой ответ возмутит вас еще больше, — улыбнулся папенька с затаенной гордостью. — Муж Майны умер от лихорадки, которой она тоже заразилась, когда ухаживала за ним. Болезнь едва не свела ее в могилу, но Майна выкарабкалась. Однако, когда родственники мужа собрались кремировать его тело — в Индии покойников обычно сжигают, — они начали принуждать ее совершить «сути».
Мы воздержались от вопросов, зная, что папенька и сам не прочь ошеломить нас.
— Пока горит погребальный костер, добропорядочные индийские жены бросаются в него по доброй воле. — Он улыбнулся во весь рот. — Майна вовсе не отвергала этот старинный обычай. Она сказала мне, что охотно перешла бы в следующую свою инкарнацию, если бы ее супруг не был при жизни таким ослом.
Этот мрачноватый юмор вызвал у нас невольный смех.
— Отказом погибнуть в пламени Майна навлекла на себя презрение и мужниной, и собственной родни. Они все сочли себя опозоренными. Когда я приехал в их селение, Майна жила на городской окраине, перебиваясь тем, что продавала козье молоко хозяйкам, которые втайне сочувствовали ее беде.
— И она согласилась вместе с вами уехать из того злосчастного места? — догадался Зороастр.
— Она стала спутницей в моих скитаниях, — кивнул папенька, — моей провожатой, а когда я, сам кое-как владея хинди, обучил ее итальянскому языку — еще и переводчицей. Она была поразительно красивой и, как вы теперь сами убедились, деятельной и своенравной женщиной. — Он улыбнулся Зороастру. — Майна очень напоминала мне мою дочку, мать Леонардо. Вместе с женой мы исходили вдоль и поперек всю Индию. В жизни у меня не было лучшего друга, чем она. — У него вдруг задрожал подбородок. — Майна была гораздо младше меня. Мне и в голову не могло прийти… — Он снова посмотрел на свои руки и надолго замолчал. — Что она уйдет раньше меня.
Папенька не глядел на меня, но я чувствовала, что вся его любовь и жизненные силы, подобно быстрым стрелам, летят и проникают в мое истерзанное сердце.
— Жаль, что ты не можешь написать ее портрет, — улыбнулся папенька Леонардо. — На Востоке не принято изображать смертных — чаще богов: о восьми руках, слоновьих хоботах или попирающими ногой человеческие черепа. — Он довольно усмехнулся. — Индия пришлась бы тебе очень по сердцу, Леонардо…
Поняв, что сейчас расплачусь, я сама вызвалась сходить в мастерскую. Осмотр мертвеца сильно меня удручил. Его тело пока оставалось нетронутым, зато лицо явно начало разлагаться. Губы съежились, обнажив устрашающий смертный оскал, а плоть на носу отстала от кости. Даже на мой несведущий взгляд, до окончания эксперимента было еще далеко, но дополнительные несколько часов под жарким солнцем неминуемо обрекали его на провал.
Я вернулась в столовую залу и поделилась со всеми обескураживающей новостью.
— Надо вынуть холст, — с готовностью поднялся и предложил Зороастр.
— Нет! — воспротивился Леонардо.
Его глаза лихорадочно заблестели. Он со всех ног кинулся в мастерскую, мы — за ним. Леонардо взобрался на крышку камеры-обскуры и с величайшей предосторожностью заглянул внутрь.
— Кажется, на холсте пока нет никаких признаков химической реакции. Зороастр, принеси мне небольшой белый лоскут, живо!
— Что ты хочешь делать? — поинтересовалась я.
— Мы используем тело, но без головы.
Перед моими глазами поплыли ужасные образы. Одно дело — изувечить труп ранами и проколами, и совсем другое — лишить его головы!
— Сынок, — горячо зашептала я, пока Леонардо спускался по лестнице. — Нельзя же…
— Не волнуйся, мамочка — я, может, и вор кладбищенский, но, во всяком случае, не изувер. Успокойся и… доверься мне.
Как и накануне вечером, наш опыт увенчался отменным изображением. На светлом холсте проступили призрачные темные очертания груди и рук с отметинами от проколов, туловище, скругленные бедра и икры. На месте лица не было ничего. Маэстро оказался прав: раствор не успел отреагировать на солнечный свет и полностью отстирался в кипятке.
Нам всем не терпелось узнать, как же Леонардо собирается снабдить лицом почти готовое изображение на плащанице.
— Я сам буду позировать, — заявил он.
Мы молча уставились на него, не постигая его задумки.
— Осталось нанести на плащаницу лицо Христа. Где мне найти лучшую модель, чем я сам?
— Но это явное святотатство, разве нет? — осведомилась я.
— Ты отпетый богохульник, — согласился папенька.
— Этот розыгрыш понахальнее, чем даже взрывчатый мячик, — восхитился Зороастр.
— Ты дождешься, что тебя схватят! — резко пресекла я шутки подмастерья. — И сожгут на костре!
— Меня никто не узнает, — заверил Леонардо.
Он подвел меня к стене с натянутой сохнущей плащаницей.
— Посмотри сама. Выступы на теле, которых якобы касался саван, получились более темными. Таким же увидят паломники и мое лицо: линию носа, лоб с окровавленными отметинами от тернового венца, усы, бороду и скулы. Глазницы, скорее всего, выйдут совершенно незатемненными, а без глаз любое лицо узнать мудрено. Впрочем, надо сначала попробовать, да не один раз. Нам никак нельзя загубить почти законченное произведение.
Он меня ничуть не убедил. Мои материнские опасения не подчинялись доводам его рассудка, но мне ничего не оставалось, как согласиться продолжать эксперимент.
На следующий день мы уложили напудренного Леонардо на тот же стол, расположив обработанный кусок холста на месте незаполненного участка плащаницы. Зороастр принялся снова устанавливать зеркала.
— Самое трудное — пролежать восемь часов в полной неподвижности, — признался Леонардо. — Не пошевелить ни рукой ни ногой.
Это оказалось правдой. В первый день двухчасового опыта пудра то и дело проникала ему в ноздри. Леонардо чихал с такой мощью, что едва не падал со стола.
Выждав другой солнечный день, мы уже были гораздо осторожнее с пудрой. Папенька вел с Леонардо умиротворяющую беседу о том, как величайшие индийские мистики умели замедлять дыхание настолько, что по всем приметам казались окружающим мертвецами. Он не отходил от внука, руководя процессом неглубокого дыхания. После шести часов благополучного течения опыта в мастерскую вбежала бродячая кошка, каким-то образом пробравшаяся в особняк, и вспрыгнула на живот Леонардо.
Вырванный таким немилосердным способом из состояния, близкого к трансу, Леонардо заверещал
