в некой театральной концептуализации. «Аукцыонщики» спорить с ним и не помышляли. Все были только «за». Для того, в принципе, Миллера и позвали. Пусть творит под сенью «Ы» что заблагорассудится. Здесь канонов и законов нет, сплошное буйство развеселых натур.
— До знакомства с «аукцыонщиками» я с рок-музыкантами особо не контактировал, — повествует Кирилл. — Разве что с Гариком Сукачевым пересекался. Он даже предлагал мне с ним поработать, но как-то не сложилось. Все-таки «Бригада С» в Москве обитала… А когда я сообщил ему, что начал с «АукцЫоном» взаимодействовать, вопрос сам собой закрылся. Сукачев же, полагаю, рассчитывал на эксклюзивность…
«АукцЫон» мне хотелось превратить в стильный, оригинальный коллектив, не копируя какие-то западные образцы. Изначально, на мой взгляд, они все же двигались по пути пародии, подражания. Панковали, как-то дежурно раскрашивали свои лица… В те времена почти все наши любительские рок- команды так поступали. Мне это было малоинтересно, поскольку никакой концепции тут не просматривалось и никто в «Ы» о ней толком не задумывался. Хотя у группы прослеживался потенциал для театрализации своих номеров. В ее рядах наличествовал такой человек, как Гаркуша, — не певец, не музыкант, а подлинный фрик, готовый персонаж для жизни на сцене. От него и стоило вести некую театральную линию «АукцЫона». Ребята были открыты для принятия моих идей, и мы стали творить нечто протестное, но не массового, не манифестного свойства, а интеллектуально-эстетического.
— Мы были податливой глиной для любого эксперимента, — подтверждает миллеровские слова Озерский, — и близки тому, что придумывал Кирилл. У него получались интересные декорации и костюмы. «АукцЫон» постепенно становился этаким сообществом клоунов, превращавших некоторые свои концертные номера в гротескные мини-спектакли. Мы и к картинам Миллера относились скорее как к карикатурам на что-то, не выискивая в них серьезный протест.
— Озерский сразу схватывал эстетику, к которой я стремился, — подчеркивает Миллер. — Помню, однажды он сказал, что хочет выступать в рубашке с божьими коровками, но чтобы головки у коровок были нарисованы отдельно от туловищ. Всё — для меня вопросов нет. Понятно, что фантазия этого человека абсолютно сочетается с тем, чего я хотел достичь с «АукцЫоном». Я нашел подходящую Диме рубашку и вручную разрисовал ее, согласно оговоренному эскизу. Когда рубашка слегка застирывалась, я подправлял нанесенный на нее рисунок…
— Все как-то удачно у нас тогда сложилось, — оценивает Леня. — Примерно в одно время появился Миллер с идеями наших костюмов, Федорович с саксофоном, Рогожин с таким запоминающимся вокалом, что мы стали уже специально для него песни сочинять. «Книгу учета жизни» он, например, с ходу запел. И Гаркуша вышел на сцену.
— В тот период мне нравилось ходить на репетиции, — говорит Олег, — хотя я по большому счету никто: не музыкант, не танцор, не поэт, не актер. Но так вышло, что постепенно я предстал во всех этих ипостасях. Моя сценическая история как раз и началась с репетиции. Федоров попросил меня в песне «Деньги это бумага» пропеть или прокричать строки: «Будет в будущем все без денег, / А сегодня хорошо. / А сегодня я бездельник, / На работу не пошел». Я это сделал, всем понравилось, после чего мое пребывание на сцене стало постоянным.
— Да, как-то само собой получилось, что Олег стал с нами выступать, — рассуждает Озерский. — После той пробы на репетиционной «точке» никто в группе против такого дополнения к нашим концертам не был. Олег и так везде, где возможно, публично читал свои стихи, плюс к тому танцевал, стиляжничал. Как он может двигаться, мы более-менее представляли. Это выглядело не совсем так, как сейчас происходит. Гаркуша больший упор делал на своеобразную пантомиму…
К своему презентационному или отборочному (на фестиваль) рок-клубовскому концерту осени 1985 года «АукцЫон» предстал уже реальной стихией, непредсказуемой и художественно-нахальной.
— В руководство рок-клуба входили отдельные люди, которым мы нравились: те же Бурлака, Файнштейн, — вспоминает Леня. — А прочие «авторитеты» смотрели на нас как на что-то несуразное, не имеющее отношения к устоявшимся рок-клубовским традициям. Там же были свои фавориты: «Пикник», «Мифы», «Аквариум», «Кино», «Зоопарк». А мы — вообще другие. Пишем, с их точки зрения, графоманские тексты, исполняем абсолютно асоциальные песни… Восхищались только нашим барабанщиком, а остальные в «АукцЫоне» кто такие? Черидник, к слову, действительно был тогда, на мой взгляд, лучшим из барабанщиков в рок-клубе. Он, по-моему, единственный, кто мог ритмически играть. И пил он в тот момент еще немного, как, собственно, и Гаркуша. Мы вообще бухали скромно. По сравнению, скажем, с «Россиянами» или «Зоопарком» мы просто трезвенниками смотрелись. Они на сцену могли никакими выйти, но выглядели при этом рок-героями. А мы — совсем не герои, скорее антигерои. У нас Гаркуша к публике выходит — просто урод, конкретно эпатажный, с ним еще вокалист «голубоватого» вида, Рогожин то есть, и другой чувак поющий, который букву «р» не выговаривает. Все в непонятных одеждах, поют что- то бредовое, кривляются, а зацепиться критикам не за что. Мы же никаких лозунгов и идейных установок не озвучивали, ничего не провозглашали. «АукцЫон» занимался веселым музыкальным издевательством.
— В рок-клубе, помимо концертов, еще какая-то жизнь бурлила, — добавляет Озерский. — Люди собирались на диспуты, что-то обсуждали, голосовали. И делали это абсолютно искренне и серьезно. А тут появляемся мы и хихикаем. Нам потому и тексты иногда со скрипом «литовать» приходилось, в них не проглядывала наша гражданская позиция, не было призывов, борьбы с чем-либо, реализма. Экспертам это казалось провокацией, мол, какую дурь приходится «литовать»…
Дважды два равно три
За первый год пребывания в «АукцЫоне» я обрел долю здорового цинизма, необходимого каждому мужчине, чтобы при слове «жопа» не падать в обморок.
Своевременно обнаруженный Озерским в недрах питерского «Кулька» сладкоголосый певец Рогожин хотя и покорил «аукцыонщиков» при всей честной рок-комиссии вокальными навыками, еще какое-то время сомневался — туда ли его занесло? Оставшиеся в родном Запорожье мама и жена поначалу, естественно, не ведали, на какую дорожку свернул их интеллигентный Сережа. А он им рассказывать о своих новых рок- клубовских коллегах не спешил, ибо сам себе еще не ответил на вопрос: подходит ему «АукцЫон» или стоит подождать каких-то более солидных предложений?
«Попсовым Рогожин в те годы не был, — анализирует Гаркундель, — но от нас, питерских „гопников, наркоманов, алкашей' (как считала советская пресса и обыватели), конечно, отличался». «В нашем коллективе Сергей на первых порах немного особняком держался. Культурненький был, правильный, не пил», — дополняет рогожинский образ Леня. Тем не менее ассимилировался в «Ы» новый фронтмен быстро.
— Слишком серьезно к тому, что делал «АукцЫон», я не относился, — признается Рогожин. — Но решил-таки вписаться в группу, как в творческий эксперимент. В подобной атмосфере я никогда прежде не находился, и такой опыт меня манил. Прикольно, что позже кто-то из «аукцыонщиков» мне рассказал, как в моем присутствии они стеснялись ругаться матом…
Перебравшаяся вскоре к Сергею в Питер супруга с большим интересом выслушала новости о радикальных творческих изысканиях мужа, и, по словам Рогожина, «шока у нее не случилось». Однако в тусовку она не влилась. «Там у нас были все эти жуткие барышни с начесами, — вспоминает Сергей, — а мы со Светланой до этого в театре работали…»
В сущности, Рогожин и остался в театре, только далеком от академизма, оседлости, чьей-либо жесткой режиссуры и «вертикали власти».
— В «АукцЫоне» никто не пытался переделывать, переламывать меня под стиль группы, — подчеркивает Рогожин. — Напротив, думали о том, как меня, такого, каков я есть, вписать в общую картинку. И так происходило в этой команде с каждым, благодаря чему, я считаю, тот «золотой» состав «Ы»
