президент, премьер-министр, другие политики, они такие же зрители, как и все остальные, а мы для них – не придворные музыканты, а группа на песнях которой они росли.
Знаешь, я на все эти пафосные ситуации вокруг «МВ» внимания не обращаю. Для меня наш окрепший статус означает лишь то, что есть возможность какие-то бытовые вопросы решить спокойней, чем раньше. Когда ты приходишь в любое солидное учреждение, и тебе тут же протягивают руки, выслушивают твои просьбы, значит, ты достиг определенного положения. Вот я сейчас практически все свои житейские вопросы решил. А то, что президент может у нас на концерте появиться…Ну и что? Возможно, он еще мальчишкой к нам бегал.
Многое из того, что делает «МВ» мне просто неинтересно, поскольку мне не очень симпатична массовая музыка. У меня другие вкусы. Я, например, Заппу слушаю, а Андрюшка нет. У меня, вообще, дома компакт-дисков, наверное, раз в пятнадцать больше, чем у Макара. Но, это неважно. «Машина» дала людям те песни, которые им очень нужны на протяжении многих лет. Поэтому и Красная площадь – место для «Машины», а я предпочитаю другие площадки. При этом, «машинисты» никогда не унижалась до того, чтобы исполнять некий социальный заказ, не превращались в стандартных эстрадных артистов. Они пели и поют то, что сами хотят и пишут, и не сворачивают с избранного пути.
И не сделаю. «Машинисты» – мои друзья и я слишком ценю свое отношение к ним, чтобы догматически трактовать их творчество.
Мне показалось, что с тех пор, как с ними начал играть Подгородецкий, они вышли на какое-то определенное, ровное плато. У Пети эстетика и подход к музыке, немножечко с кабацким оттенком, и это песни «Машины» несколько усреднило. Но такой уж Петя человек, по-своему чудесный…У меня о нем самые лучше воспоминания, включая массу того, о чем публично не рассказывается.
А Державина я совсем не знаю. Но хорошо, что у «МВ» есть стабильный клавишник, который, вроде бы, делает, то, что ребятам надо. Хотя какого-то особого развития в музыке «Машины» я сейчас не замечаю. Если бы «машинисты» устроили полугодичный отдых друг от друга, и каждый из них сел бы писать то, что на самом деле хочет в данный момент, думаю, им было бы это страшно полезно. Но, когда я делился таким соображением с Макаром, он объяснил, что, по крайней мере, для него подобное сейчас невозможно. Он настолько заверчен колесом текучки, что и на несколько недель, не то, что месяцев, не может где-нибудь уединиться, чтобы из него пошло то, что скрыто в глубинах его души. А чем становишься старше, тем меняться сложнее.
Хотя, у «машинистов», наверное, и нет необходимости меняться. Скажем, публика «Аквариума» разочаруется, если я не стану регулярно сбивать ее с толку, а поклонники «Машины», наоборот, будут недовольны, услышав от группы не то, чего ожидали. «Машинисты» емко выразили жизнь второй половины ХХ века. Их любят, им верны, их слушают миллионы, но такая слава – страшное бремя. Я бы не хотел оказаться на их месте.
Флэшбэк№ 7. Еще чуть-чуть о Каве
Сергей давно пребывал в состоянии обиды на всех. Думаю, в первую очередь на свою собственную жизнь, которая так по-дурацки у него сложилась. Сначала вылетел из «Машины», потом из «Воскресения». С ним просто никто не мог работать.
У меня с Кавагоэ никаких серьезных трений не было. Мы продолжали общаться до последнего момента. Он мне периодически звонил из Канады. Правда с возрастом он очень изменился. Кава всегда пенял на несправедливость своей судьбы, досадовал на то, что постепенно фамилия Макаревича стала звучать значительно чаще фамилий остальных участников «МВ». Но, что тут было ревновать? Кавагоэ же не писал песен. Он был, так сказать, идеологом «Машины» и то, до определенного момента. Впечатление сильного музыканта он тоже никогда не производил. Хотя в то время в группе никто сильным музыкантом не был. Но суть в том, что он не так много определял. Он ушел из «Машины» и хуже не стало.
В последние годы я, наверное, вообще оставался единственным, кто с ним разговаривал. Макар, например, просто трубку вешал. Представляешь, звонит ночью неадекватный (он сильно пил) человек и что-то ему высказывает. Андрей говорил, что после звонков Кавагоэ он себя неделю плохо чувствует. Все разговоры у Сереги постепенно сводились к тому, какие козлы в «Машине Времени», а он эту группу придумал…
С Кавой я начал общаться года через три-четыре после его ухода из «Машины». Отношения завязались совершенно случайно. Я как-то заехал к нему домой, когда он еще жил в России, по-моему, по поводу приобретения каких-то барабанов. С тех пор мы периодически пересекались, разговаривали, но не так, чтобы сидеть за рюмкой и изливать друг другу душу. Однажды, помнится, у нас были концерты в Канаде, и он подъезжал на один из них и даже исполнял с нами песню «Марионетки». Но к тому моменту он давно уже играл, поэтому, чувствовалось, что он ужасно волнуется.
У меня была одна любопытная история, связанная с Серегой. Когда я работал главным редактором газеты «Смак», мне как-то позвонила его мать. Кава к тому времени уже уехал в Японию и года полтора клал там асфальт, пока не устроился преподавателем в Токийский институт русского языка. Для того, чтобы повысить там свой статус и считаться чуть ли не профессором, ему требовались авторские научные печатные работы. Так вот мама Кавагоэ, предложив мне 50 долларов, которые я, конечно, не взял, попросила сделать следующее: изготовить у нас в редакции новую обложку для 48-страничной брошюрки, сшитой двумя канцелярским скрепками, под названием «Пособие по русому языку». Там уже значились четыре автора, и нужно было добавить к ним имя Сергея Кавагоэ. Я ответил: ради Бога, сделаем, но удовлетворит ли японских специалистов такая бредятина? Она говорит: «Всех, все удовлетворит». Я пошел к редакционным ребятам, и они тут же изготовили другую обложку. Я тогда даже развил идею и спросил: хотите, мы сделаем так, будто это пособие вообще один Сергей написал? Но Сережкина мама сказала, что и того, что получилось – достаточно. И оказалась права. Вскоре Кавагоэ написал мне письмо, где сообщил, что ему подняли оклад, он теперь что-то вроде профессора. Вложил в конверт свои фотографии с женой, с ребенком…
В Каве доминировали сибаритство и беспокойство. Он всегда разрабатывал какие-то планы, программы, за все хватался, но при этом был довольно ленивый и любил отдыхать. Мы с ним как-то за водкой, уже в бытность «Воскресения», обсуждали какие-то наши замыслы, и я поинтересовался: «Сереж, ну, предположим, мы сейчас сделаем вот это и то, а потом-то что?». Кава ответил: «А потом – кайф».
У него было потрясающее умение спаивать и сплачивать компанию (во всех смыслах). Сейчас это, кажется, называется – организация корпоративного отдыха.
Глава десятая
