Антонина Ильинична, когда Вера поделилась с ней своими наблюдениями. — Уж там-то ребенок точно научится кричать. И гадости говорить, и матом ругаться.
— Матом ругаться он и во дворе научится, — вздохнула Вера. — Ему нужны регулярные занятия, нужен распорядок. Ему же в школу идти! Я ходила в детский сад в свое время, и все было хорошо.
Ей во что бы то ни стало хотелось избежать выяснения, кто из них больше любит Андрейку.
Увидев, что Веру не переубедить, Антонина Ильинична заявила, что пойдет работать воспитательницей в детский сад. Она ни на миг не желала расставаться с маленьким Андрюшей.
— Меня возьмут запросто. С руками оторвут, — сказала она. — В детских садах вечно воспитателей не хватает.
Вере пришлось отступить. Детсадовская тема была закрыта.
Но Вера считала, что Антонина Ильинична уж очень балует ее сына. Она ни в чем не могла отказать мальчику. С деньгами было туго, но Антонина Ильинична покупала ему любые игрушки, все, что ни попросит.
— Не надо так, — как-то раз попросила ее Вера. — У него горы игрушек, куда столько? Все равно он больше всего любит мяч и конструктор «Лего», а остальные поломает и бросит.
— У меня случай был с Сережей, — со вздохом призналась Антонина Ильинична. — Приглядел он в магазине игру настольную, не то футбол, не то хоккей, сейчас уже не помню. Ему тогда три годика было. А игра дорогая по тем временам — рублей двадцать стоила. И мы не купили. Молодые были, денег не хватало. Так мне этот настольный футбол-хоккей — веришь ли? — до сих пор во сне снится. Простить себе не могу, что не купила.
И Антонина Ильинична заплакала.
Вера обняла ее, принялась утешать:
— Я понимаю, но… с Андрюшей все будет в порядке. Не надо его баловать.
— Он хороший мальчик, — сказала Антонина Ильинична, утирая слезы. — Добрый. Я за свою жизнь много детей повидала, я знаю. Вот пошли мы с ним в магазин под Новый год, там елочных украшений — море, а он высмотрел белого совенка с одним глазом. Второй отлетел — пуговица желтая. А мальчик наш и говорит: «Кто ж его теперь купит? Бабушка, давай мы купим, а то ему тут будет одиноко». Ну что тут скажешь? Конечно, купили. Да он уцененный, ты не волнуйся.
— Я не волнуюсь, — улыбнулась Вера. — Я только за вас волнуюсь.
На Антонину Ильиничну травмирующе действовали цены в магазинах. Сколько Вера ни пыталась ей растолковать, что все эти ноли на купюрах пустые, что они ничего не значат, Антонина Ильинична к слову «тысяча» относилась с трепетом.
Но на Андрейку ей денег было не жалко.
Андрейка быстро рос. Он очень скоро утратил детскую пухлощекость, похудел и стал неудержимо тянуться вверх. Антонине Ильиничне, конечно, хотелось учить его музыке. Она убедилась, что у мальчика есть музыкальный слух. Вера не знала, как быть. Сама она горько жалела, что в свое время из-за мамы не смогла заниматься музыкой. Но, по зрелом размышлении, стараясь действовать как можно мягче, она все же принялась отговаривать Антонину Ильиничну:
— Женей Кисиным ему не стать, нет у него таких задатков. Давайте лучше не будем его заставлять, а то он музыку возненавидит. Мне гораздо важнее просто приучить его слушать хорошую музыку. Может, он ее и не полюбит, но пусть хоть знает, что, кроме «шизгары», есть на свете еще и Шуберт.
— Какой еще «шизгары»? — удивилась Антонина Ильинична.
— Это строчка из песни, — с улыбкой объяснила Вера. — Там припев был такой: «She’s got it». В смысле «У нее это есть». А наши переиначили на свой лад. Так и живет «шизгарой».
Антонина Ильинична засмеялась.
— В мое время были «сапоги с лавсаном». Был такой певец, — ответила она на недоуменный взгляд Веры, — знаменитый твистун Чабби Чекер. И у него была песня «Станцуем твист, как прошлым летом». У нас ее выпустили на пластинке, и все дети ее обожали.
— Я знаю, — вставила Вера, — я, когда в школе училась, классе в седьмом, у нас ее тоже крутили. Новая волна популярности. Простите, я вас перебила.
— Я тогда уже в школе преподавала, — продолжала Антонина Ильинична. — В музыкальной и в простой подрабатывала учителем пения. А твист у нас запрещали. На школьных вечеринках учителям велено было следить и все попытки тут же пресекать. Так наши мальчишки песню наизусть разучили, подобрали на гитаре аккорды и во дворе концерты давали. Они слов-то не знали, вот и пели про «сапоги с лавсаном»… Я английского и сама не знаю, когда-то немецкий учила, да и тот давно забыла. У «англичанки» спросила в школе, что за «сапоги с лавсаном» такие? Она мне объяснила. Уж не помню, как там по-английски, но смысл «как прошлым летом танцевали».
— Like we did last summer, — подсказала Вера.
— А им послышалось «сапоги с лавсаном». Так и пели.
Вера улыбнулась.
— «Сапоги с лавсаном» — это класс! Но «шизгарой» теперь называют любую попсу вообще. В общем, мы друг друга поняли. Не надо ничего запрещать, но было бы здорово, если бы он хоть представление имел, что такое настоящая музыка.
Антонина Ильинична согласилась. Она все-таки научила Андрейку играть на пианино, но не стала мучить его этюдами Черни. У нее был старый советский проигрыватель и виниловые пластинки, она ставила «Времена года» Чайковского, «Детскую» и «Картинки с выставки» Мусоргского, сама играла детские пьесы Моцарта и Шуберта, понемногу рассказывала мальчику об их трагической жизни.
— Бабушка, а почему они все такие несчастные? — спросил Андрейка.
— Когда бог дает талант, он взамен забирает что-то другое, — ответила Антонина Ильинична. — У великих, таких, как Моцарт или Бетховен, он отнимает все.
— Лучше пусть я не буду великим, — решил Андрейка.
— Да, мой золотой, — Антонина Ильинична обняла его. — Лучше будь здоровым и счастливым. Но помни: ни один из них не променял бы свой талант ни на какие блага.
— А почему? — удивился мальчик.
— Потому что талант — самое большое счастье. Даже если ты беден, болен, одинок… Если есть талант, он заменяет все. Идем гулять, засиделись мы с тобой. А то мама нас заругает.
— Нет, бабушка, мама не будет ругать! Мама хорошая!
— Да, родной. Твоя мама лучше всех на свете.
И они шли гулять. Антонина Ильинична боялась отпускать мальчика одного, сидела на лавочке и вязала, пока он гонял с мальчишками в футбол.
Футбол Андрейка обожал. Вера наблюдала за ним, и ее материнское сердце переполнялось гордостью. Его ноги как будто сами собой освоили финты, передачи, остановки, резаные или крученые удары, пасы носком, «щечкой», пяткой… При этом он правильно держал корпус, у него была мгновенная реакция и хорошая спортивная злость, испарявшаяся без следа с концом игры.
«Какой Заваров, какой Беланов! — думала Вера, вспоминая футбольных кумиров своего отрочества. — Вот у нас тут свой Стрельцов подрастает!» Она даже спрашивала себя, не отдать ли Андрейку в спортивную школу, но решила, что не стоит. В спорте царят волчьи нравы. Интриги. Травмы. Допинг. Договорные матчи. Всеобщая грызня. Ей не хотелось, чтобы ее чудный, добрый мальчик стал таким кусачим. Или покусанным.
Ему пришлось быть покусанным, но, слава богу, не в спорте. В канун 1999 года Андрейка нашел в подъезде щенка. Каким-то образом этот уличный доходяга ухитрился проникнуть внутрь через тамбур с кодовыми замками. Он жался к батарее, затравленно озирался и жалобно подвывал. Сразу было ясно: за недолгую, но уже стремительно катящуюся к закату жизнь досталось щенку изрядно. Морда наполовину лысая — с одной стороны шерсть содрана до кожи. Черный глаз на ободранной стороне казался пиратской «заплаткой». Шея кривая. Черный, страшный, был он до невозможности тощ и вонюч.
Андрейка притащил щенка домой. Дома была только Вера, Антонина Ильинична, погуляв с внуком, завела его в подъезд, а сама вышла в соседний магазин докупить в последний момент что-то забытое к
