бы Вере на них подписаться, но Евгений Дмитриевич делился с ней тем, что выписывал сам, кроме того, она бегала в библиотеку, читала в толстых журналах статьи Лациса, Геннадия Лисичкина, Попова, Селюнина, Черниченко, Петракова, Шмелева…
Многие женщины завидовали Вериной маме. Всем хотелось иметь такую дочку, как Вера, — скромную, прилежную, успевающую по всем предметам. Но когда Веру хвалили в мамином присутствии, маме это не нравилось. А тут еще упорные слухи, что она Веру не любит и обижает.
— Жаловаться на меня вздумала? Жаловаться? — повторяла Лидия Алексеевна, наслушавшись разговоров о том, что она не ценит дочь и что надо бы быть с ней добрее. — Почему мне все твердят, что я с тобой плохо обращаюсь? Что ты им наболтала?
— Мама, я никому ничего не говорила, — отвечала Вера.
— Нет, ты мне скажи, ты мне объясни, чем ты недовольна? Тебя здесь пытают? Голодом морят?
Ее не пытали и не морили голодом, но ежедневно, ежечасно внушали, что она — никто, ничто, дефектная ваза, в которую даже воды не нальешь. Что ее мнение никому не интересно, что ее нужды будут удовлетворены в самую последнюю очередь, и пусть еще спасибо скажет, ей и этого много.
Вера упрямо отмалчивалась. Чтобы не слышать материнских попреков, она выстраивала в голове колонки цифр. Столбцы, башни, пирамиды. Она играла с ними, рассыпала их, опрокидывала, перемешивала, и они никогда не терялись, никогда ее не подводили, снова выстраивались стройными столбиками. За колонками цифр с их чистой и строгой красотой Вера пряталась от хаоса и безобразия окружающего мира. Вот если бы папа был жив…
…Школа стала для Веры убежищем. Здесь ей было хорошо, здесь ее уважали и восхищались ее способностями, здесь у нее появились друзья. Здесь было то, в чем она с детства нуждалась: разумный распорядок. Здесь торжествовало неизвестно откуда взявшееся, но глубоко укоренившееся в ее душе чувство справедливости. Только мама встречала Верины школьные успехи более чем прохладно, видимо, догадываясь, что в школе власть над дочерью от нее ускользает. Она никогда не хвалила Веру за пятерки, исподволь давая ей понять то, что старшая сестра однажды простодушно выразила открыто:
— Да такой страхильде, как наша Верка, только и остается, что учиться! Кто ж ее замуж-то возьмет?
Вера не обиделась. У нее давно уже и прочно засело в голове, что она нехороша собой. Еще с детского сада, когда она не понравилась мальчику Саше. А может, и не Саше. Разглядывая в энциклопедии бескровные аскетические лица средневековых монахов-математиков, она говорила себе: «Да это же я! Это мое лицо!»
А мама, когда Вера, учась уже в десятом классе, приняла участие в математической олимпиаде, даже приходила в школу объясняться с директором и учителем математики, чтобы не загружали дочку дополнительными заданиями. Но ее не захотели слушать.
— У Веры исключительные способности, — сказал ей Евгений Дмитриевич Горегляд. — Вам бы гордиться такой дочерью. Она может прославить весь наш город. Ей прямая дорога — на мехмат, но сейчас наука в таком загоне… Пусть лучше пойдет на экономический, хоть с голоду не умрет. Но она должна учиться, а вы хотите сделать из нее домработницу! Все равно что микроскопом гвозди забивать!
Другие учителя дружно согласились с Евгением Дмитриевичем. Никто из них не поддержал Верину маму, и той пришлось отступить, тем более что директриса припомнила ей другую сцену такого рода. Всего несколько лет назад столь же шумно и скандально мама «объяснялась» в школе из-за своей старшей дочери, только ситуация была прямо противоположная. Лора училась еле-еле, и мама просила «натянуть» ей оценки, чтобы ее допустили к выпускным экзаменам.
— Вы понимаете, что творите? — возмущалась директриса. — Вы же губите девочку! Это вы ее распустили! Она прогуливает, курит, всем хамит, ведет себя разнузданно. Чего вы добиваетесь? Чтобы она пошла по рукам?
Мама подтянула «тяжелую артиллерию»: своего друга из горкома партии. В 1987 году, когда Лора кончала школу, его слово еще много значило. Оно и стало решающим. Впрочем, учителя сдались довольно легко. Никому не хотелось возиться с Лорой еще год, вот ей и «натянули» тройки в последней четверти. Вся школа, затаив дыхание, ждала дальнейшего развития событий. Сдать экзамен по математике и написать сочинение Лора могла разве что чудом.
Чуда не произошло. То есть Лора сдала экзамены успешно, но задачи за нее решила и сочинение написала Вера.
— Ты должна помочь сестре, — объявила тогда мама тринадцатилетней Вере.
— Это нечестно, — ответила Вера.
— А тебе-то что? Тоже мне принципиальная нашлась! — ввернула Лора.
— Как вы себе это представляете? — не сдавалась Вера. — Я же не могу вместо Лоры пойти на экзамен, меня не пустят!
— Не волнуйся, с этим я разберусь, — успокоила ее мама.
В тот раз мама чуть ли не впервые в жизни заговорила с Верой ласково, даже просительно. «Будь хорошей девочкой», — говорила она папиными словами. Вера согласилась.
Мама заранее достала в гороно экзаменационные задания по математике. Там было два варианта, и Вере пришлось решить оба. Никто ведь не знал, какой из них достанется Лоре! Лора протащила в класс оба варианта и второй, не нужный ей, отдала подружкам, таким же бездельницам, как она сама. В тот год весь класс сдал выпускной экзамен по математике на «отлично».
Мама достала и темы экзаменационных сочинений. Темы были такие: «Средства типизации в рассказе Тургенева „Бурмистр“», «Образы комсомольцев в романе Островского „Как закалялась сталь“» и свободная тема «Человек — это звучит гордо».
— Только давай попроще, без своих наворотов, — попросила Лора. — Лучше на вольную тему.
Но Вера выбрала Тургенева.
— Ты что, издеваешься? — возмутилась Лора, прочитав сочинение. — Я вообще без понятия, о чем тут речь! Никто не поверит, что это я писала.
— Тут все очень просто, — принялась растолковывать ей Вера. — Тургенев дает понять читателю, что такая деревня с таким Софроном-бурмистром может встретиться на каждом шагу. Крепостное право изживает себя, но таким, как этот Софрон, оно выгодно. Формально он крепостной. Он ни за что не отвечает, налоги платит не он, а помещик Пеночкин. А на самом деле деревня — его собственность. Помещиком он крутит, как хочет, да и сам помещик — полный дегенерат, уж на него автор красок не пожалел. Но главное, Тургенев подводит нас к мысли, что таких деревень много, только приглядитесь, и увидите у себя под боком такую. Это и есть средства типизации.
— Ты чего мне мозги пудришь? На кой мне вся эта хрень? — спросила Лора, никогда не стеснявшаяся в выражениях в присутствии младшей сестры. — Ты что, не могла написать про комсомольцев?
— Мы «Как закалялась сталь» еще не проходили, — заупрямилась Вера.
На самом деле Вера, конечно, прочитала роман Николая Островского. В Сочи, где автору в 1935 году был подарен дом, этот роман не только входил в программу по литературе, он стал настольной книгой для учителей. Детей в обязательном порядке водили в Дом-музей Островского. Но Вере роман не нравился, а для Лоры такой ответ оказался единственным аргументом, доступным ее пониманию. Пришлось им удовлетвориться. Все равно крыть ей было нечем. Парадигма «Елена — Элен — Элеонора — Нора — Лора» сильно истощила ее умственные способности. Она взяла сочинение, написанное каллиграфическим почерком отличницы, и, по своему собственному выражению, «сдула» его. За сочинение ей поставили пятерку, а в аттестате вывели тройку. Все остались довольны.
ГЛАВА 3
На Верино счастье, для заключительного этапа сложной, многоступенчатой математической олимпиады с призом в виде студенческого билета в Плехановскую академию был выбран город Сочи, иначе мама могла бы ее и не отпустить. Предварительные этапы проходили заочно в 1991 году, еще в другой
