Интересно, как он там, рафинированное дитя благополучного советского общества — в диком капитализме постперестроечной России. Вот бы можно было ему помочь… Хотя, он был блистательным специалистом (суть его исследований и работы я ухватил только спустя несколько дней), и, если выживет в первые дни, то не пропадёт. ТАМ специалисты по термоядерным реакторам очень и очень пригодятся.
А что касательно советского термояда — буквально три месяца тому назад наша компания (фактически — 'дочка' МинСредМаша) добилась устойчивой реакции синтеза, и теперь дело оставалось лишь за коммерциализацией разработки. А вот это я умел едва ли не лучше всех — как-никак тема диссертации. Той, СТАРОЙ диссертации. Все причастные получили Ленинские Премии (в обстановке строжайшей секретности) и теперь ожидали госдач и личных автомобилей. Свою Ленинскую Премию мой двойник талантливо заныкал от невесты в сберкассе, и теперь на неё капали неплохие проценты.
Когда я подошёл к компьютеру, я запаниковал. А какой тут пароль? Наверняка ведь запаролен! Если верно то, что Лёша мне говорил, то я должен скрывать свою работу даже от своей подушки. Однако, пришлось сесть за стул. Интерфейс был более-менее понятен, по крайней мере, окошко с требованием 'Введите пароль', было понятно. А какой пароль я мог ставить на свой компьютер? ТАМ у меня было несколько паролей, которые я периодически менял — в основном это были старые телефоны мои, и моих знакомых, о которых они и сами не помнили. А тут какие у кого телефоны? В отчаянии я набрал наш старый домашний телефон. Нет, 'Доступ закрыт, у вас осталось две попытки'. Вот это уже пиз. ец. Вряд ли я оставляю пароли на работе, они все у меня на телефоне записаны обычно. И тут меня осенило — я часто добавлял букву 'А' латинского алфавита в конце пароля, длч его усложенения. А ну как тут также? Судьба оказалась благосклонна ко мне, и машина, моргнув экраном, впустила меня в святая святых — папку 'Моя Работа'. Там и находилась вся информация, которая могла мне хоть как-то помочь. Оказалось, что Ленинская Премия была не такой уж и большой — чуть меньше двадцати тысяч рублей. Хотя, учитывая среднюю зарплату по Ленинграду (как сказал Лёша, она была около двухсот восьмидесяти рублей), это были очень неплохие деньги. Больше пользы было от статуса — Ленинская Премия автоматически означала 30 % прибавку к окладу, научную степень профессора, и дачу в Ольгино от государства.
Тут раздалась немелодичная трель телефона. Наташа взяла трубку
— Да, квартира Мухлисовых. Да, я. Да, дома. Сейчас… Дорогой! Тебя Исаак Арнольдович!
Ругнувшись (Исаак Арнольдович Фейзман был моим большим начальником, и Нобелевским лауреатом по физике), я сунул ноги в тапочки и пошёл на кухню. На этой квартире, которую мы снимали оказывается, уже четыре года, до сих пор не было радиотелефона. Мне было лень его покупать, оказывается… Я взял трубку, и твёрдо произнёс:
— Добрый день, Исаак Арнольдович…
Итак, меня ожидала встреча с непосредственным начальством и штатным психологом. В конторе серьёзно обеспокоились моим душевным здоровьем, и теперь мне грозила принудительная деанонимизация, как выразились бы завсегдатаи сайта Лукоморье в МОЁМ мире. И хорошо ещё, что я смог отложить встречу до конца недели, несмотря на то, что Исаак Арнольдович ОЧЕНЬ настаивал…
— И что хотел твой старый еврей? — поинтересовалась Наташа, потягивая холодный чай через трубочку. Мы валялись на диване, в ожидании окончания процесса скачивания файла из сети. На днях вышел новый фильм с Краско в главной роли (тут он не умер, а очень даже оставался живым и здоровым, радуя зрителей своей игрой), и я отыскал его в локальной сети. Да, кстати. Интернет, или по-русски, Паутина, здесь тоже был. И был очень похож на наш, разве что русский сектор был не в пример более чистым (почти полностью отсутствовала порнуха и различного вида развлечения), и опрятным. По уровню развития, правда местный Интернет значительно отставал от ТОГО, но это и было понятным — в этом мире крупным корпорациям было чем заняться, помимо всестороннего развития цифровых технологий. Вообще, было такое ощущение, что этот мир, в отличие от моего старого не потерял 'вертикальную составляющую трёхмерной спирали развития', выражаясь по-еськовски. Здесь наука по-прежнему рвалась ввысь — к звёздам, не считаясь с финансовыми и иными потерями, люди, и даже американцы — не разучились мечтать, и, что самое приятное, этот мир избежал вируса политкорректности. То есть, разумеется, негров здесь не называли 'грязными ниггерами', но доходящего до абсурда унижения перед 'не такими, как мы' не было.
— Да ничего особенного — уверенно соврал я. Хочет, чтобы я в пятницу приехал в контору, какие-то срочные дела. Надо бы разобраться с бумагами.
— А ты помнишь… то есть ты уже разобрался со своей работой? — озабоченно вскинула тонкие брови моя невеста.
— Да, в целом всё понятно и нормально.
— Я всегда говорила, что ты у меня самый умный. А всё-таки, интересная у тебя амнезия получилась. Прямо как у Ирен из 'Санты-Барбары'.
— Ага. А ты — Круз Кастильо. Да? Что-то не похожа. Круз — брутальный мужик в худшем из пониманий этого слова. А ты у меня — тростиночка! — засмеялся я, и потянулся губами к Наташе.
Отдышавшись, мы посмотрели друг на друга, и рассмеялись. Тут внезапно Наташа посерьёзнела, и сказала:
— Дай-ка руку. Ну дай, не бойся — взяв мою ладонь, она положила её к себе на живот, и сказала: — знаешь, теперь нас уже трое. Уже три недели как. Ты рад?
Я изобразил бурную радость, и подбрасывания её на руках, но мои чувства были сложны. С одной стороны, да, конечно, я был рад. Я давно хотел детей. А тем более от Наташи… Но ведь это был не мой ребёнок. То есть, конечно, же мой, любой анализ ДНК подтвердил бы отцовство, но ведь в процессе зачатия принимал участие не я, а мой двойник… Ситуация была неоднозначной и странной. Мой двойник…Что за силы поменяли нас местами, и, самое главное, нахрена? Больше всего походило на то, что ему ТАМ придётся прогрессорствовать — выражаясь терминологией Стругацких. А мне — просто жить тут, каждый день опасаясь разоблачения, и в ожидании — того, как те же силы, что и засунули меня сюда — так же легко, как морковку из грядки, выдернут меня назад, и вернут в мой обычный, привычный уклад. В кошмарную круговерть дикого русского капитализма. И эта перспектива меня пугала не на шутку — очень уж мне понравилось жить тут.
— Наташ, ты даже не представляешь, как я рад! Ты родителям не говорила ещё?
— Нет, конечно. Ты первый узнал. Ну, после врача и медсестёр, разумеется. Как назовём малыша? Или малышку? — игриво поглядела она на меня своими зелёными, как море, глазищами.
— Ну, если девочка, то Лаура. Или Диана.
— А мальчик?
— Не знаю, тут уж сама выбирай. И вообще, пора прекращать так бурно заниматься любовью, тебе это повредит. Встану-ка я, чаю себе налью. Ты будешь?
— Ну плесни в кружку. Только сполосни её сперва. Тут фильм скачался. Давай быстрее, будем смотреть
— Ага, сейчас, только ещё порцию себе наложу, и приду.
— Джон, здорово! Как дела? — я зашёл к Женьке в магазин. Как ни странно, он тут тоже занимался частным бизнесом, и если ТАМ он держал небольшой магазинчик сотовых телефонов, то здесь его делом были ноутбуки. На витринах было выставлено несколько десятков 'миников' самых разных наименований. Их объединяло одно — все они были подержанные. Тут были и топовые модели от ведущих производителей — 'Сони-Сименс' и 'Кристалл', 'Хьюлетт-Паккард' и 'Делл', и недорогие, рассчитанные на среднего потребителя 'Святогоры', 'Асусы' и 'Голдстары'. Разумеется, не обошлось без дешёвых 'Тошиба', 'Электроника' и 'Асер'. Меня в очередной раз обуяла гордость за наших советских инженеров. Наши ноутбуки были во всех ценовых категориях, и, судя по всему, никто не отдавал явного предпочтения зарубежным производителям.
— Здоров-здоров. Дела идут, хреновато. Виленка болеет, дети выздоровели. Бабка достала уже. Сидит и ноет, когда мы от неё съедем. А мне налоги платить не из чего.
— Что, так всё плохо? Никто не покупает?
— Ага. Совсем перестали. Если один 'миник' продам в день — уже хорошо. Вывеску, сменить, что ли?
