Что же дальше будет, думаю.
А дальше проснулся я посреди ночи, а он сидит у меня в ногах, в руках пол-литра.
— Не спится что-то, капитан. Мальчики кровавые в глазах. Решил к тебе зайти.
Я натянул штаны. Он был в полосатой пижаме, на локте заштопанной. Как Александр III, подумал я. Тот тоже любил всё старенькое, ношеное. Витте в своих мемуарах вспоминает, как он сопровождал царя, когда был директором Юго-Западных железных дорог. Зашёл ночью в царский вагон и с удивлением обнаружил государева денщика, старательно штопающего штаны самодержца. «А они не любят нового. Посмотрите на их сапожки, каждый месяц новые подборы ставим».
Сталин подсел к столу у окна.
— Ну, давай, капитан.
— А из чего, товарищ Сталин? — Оглядевшись, я не обнаружил стаканов. Сталин вроде даже смутился.
— Минуточку, сейчас придумаем, — и вышел.
Вскоре вернулся. С двумя гранёными стаканами и тарелочкой огурцов.
— Хлеба вот нет. А старуху будить не хочется. Обойдёмся?
Пьянка эта, начавшаяся где-то часа в три ночи, затянулась на весь день. Охота почему-то была отменена. «А ну её, пожалеем этих зубров. Сохраним поголовье. Хоть тут, да сохраним», — и мрачно рассмеялся.
Пили водку, ели вяло, хотя старуха натаскала потом кучу всякой копчёности, грызли в основном орешки.
— Закусывать надо, закусывать, — ворчала она, злобно бросая на стол вилки и ножи. — Забалдеете, начнёте гостя обижать. Смотрите, какая телятинка, во рту тает.
— Не учи, старая, сами знаем, учёные.
— Чему учёные? Людей сажать учёные, а пить не умеете.
Сталин попытался рассердиться, но не получилось.
— Ладно, старая, иди, не мешай.
Старуха, ворча, ушла.
И всё пошло вроде как по маслу. Даже закусывать стали. Возникший опять разговор о писателях принял вдруг шутливую окраску. Не ввести ли, мол, звания? Лит-майор, лит-полковник, генерал-литератор первого ранга, второго, третьего. Маршал литературы. Надеть на всех погоны, с лирой там или с гусиным пером. Собирался даже позвонить Фадееву, чтоб комиссию создал, потом раздумал.
— Дождёмся съезда какого-нибудь. Выступлю на нём, ох и благодарить будут. Как архитекторы. Когда я им мысль про высотные здания подсказал. Очень им эта идея понравилась, акценты, говорят, расставили. Гениальное решение, товарищ Сталин, говорят…
Он разлил водку по стаканам.
— Надо бы ещё что-нибудь придумать. Ты вот, говорили мне, по образованию тоже архитектор. Помоги, дорогой. Метро есть, высотные здания будут. Что ещё?
И прищёлкнул вдруг пальцами.
— Блестящая идея! Выпьем за неё, за ещё одно доказательство сталинской заботы.
Выпили. Не окосеет ли? Нет, держится. Могучий старик.
— Так вот, — начал он. — Знаешь, почему Дмитрий Самозванец в русские цари не годился? Нет, не знаешь. Умный ведь, образованный был, а вот есть две вещи, без которых русский не может. Поспать любит после обеда да в баньку сходить. А Дмитрий ни в какую. И не спит, и в баню не ходит… А? Какой же это русский царь?
— Никакой, — согласился. — А вы, Иосиф Виссарионович, ходите?
— Куда? В Сандуновскую? Да что ты, она для народа, не для нас. Потому и в цари не гожусь… Так вот, задумал я… Знаешь, как в Риме? Громадные такие бани, «термы» называются, красивые, с колоннами из мрамора, бассейны разные, фонтаны вокруг, а потом в специальных залах, тоже красивых, русалки там на потолках, Садко богатый гость, по кружечке пивца, попотеть, поговорить за жизнь. Народ наш доволен будет. Спасибо, скажет, товарищу Сталину, обо всём он заботится. И на душе легко, и тело чистое…
Очень ему понравилась эта затея. Поговорили ещё о том, где их, эти термы, разместить, и остановились на острове, где Дом правительства, кинотеатр «Ударник». Потом вернулись опять к «царской» теме.
— Баня там или не баня, а народ наш, кроме бани, любит, чтобы у него и царь-батюшка был, — на лице его появилось некое мечтательное выражение. — Самодержец Всесоюзный. Неплохо звучит, а? Царь Польский — Берута побоку, наместником сделаем, — Великий Князь Финляндский — Паасикиви тоже побоку, — Эмир бухарский, Хан казанский и крымский, Господарь молдавский, Гетман вся Украины. Вот приеду к вам в Киев, булаву вручать будете.
Он развеселился от этой мысли, встал, подошёл к столу.
— Чару налей! Келех по-вашему, по-хохлацки. За нового Гетмана выпьем! — Он отхлебнул чуток. — Надо бы Никите позвонить, чтоб разыскал он эту самую булаву Богдана Хмельницкого. Хранится же где- нибудь у них там.
Устроившись в кресле, в углу стояло одно в белом чехле, стал развивать тему о коронации. И про шапку Мономаха вспомнил, и про бармы царские. И во что нарядить членов Политбюро.
— В кафтаны, кафтаны! И Молотова, и Маленкова, и еврея нашего почётного Кагановича, всех в кафтаны… И хоругви чтоб несли. И в колокола ударим… Их, правда, всех к чёрту перелили. Вот Кагановичу и поручим достать. Распяли Христа — пусть грехи замаливают, — весело засмеялся. — Ну, что там ещё при коронации бывает?
— Ходынка, — ляпнул я.
Смех прекратился. Поджал губы.
— Знаешь, что за такие штучки положено? Скажи мне такое Молотов или придурковатый наш Клим, да я бы их… — и покачал вдруг примирительно головой. — Ох, капитан, капитан. Шутник ты всё же большой. Только потому, что сталинградец, прощаю. А то сделал бы тебя своим Балакиревым, придворным шутом. Колпак с погремушками на голову — и сиди у трона, шутки шути, остроты пускай. Ох-хо-хо.
Гроза миновала.
— Слушай, а что если я тебя в Политбюро введу? Русский, фронтовик, что ещё надо? Они же, серуны, и пороха не нюхали. Или в секретариат. Жданов пусть музыкой занимается, чижика-пыжика на рояле одним пальцем умеет, а ты литературой. Будешь подсказывать мне, кого в кино пригласить, «Тарзана» посмотреть, выпить потом, а кого под задницу. Поприжать их всех надо, паразитов. Расплодились, черти. Дачи себе понастроили, живут, как паны… А у тебя дача есть?
— Что вы, товарищ Сталин, в коммуналке живу.
— В коммуналке? Сталинский лауреат — и в коммуналке?
— Так точно, товарищ Сталин.
— Безобразие, понимаешь. — Он подошёл к телефону. — Хрущёва мне. — И через минуту: — Никита? Ну как, живой? Лазарь не замучил? Ну ладно, ладно. Так вот, сидит тут у меня один ваш киевский писатель, молодой. Некрасов фамилия, — он повернулся ко мне. — Ты не родственник, часом, того, классика?
— Ни с какой стороны.
— Говорит, ни с какой стороны. Сам вылупился, без протекции. Что? Не слыхал о таком? И не стыдно? Руководитель называется. Так вот, садись в самолёт и чтоб… Сейчас сколько? Глянь, капитан, я без часов… Девять? Без пяти девять. Чтоб в двенадцать был у меня. Ясно?
Он положил трубку.
— Пусть проветрится. А то совсем замучил его там Лазарь с этими делами украинскими. Заодно и повеселит нас, парень занятный.
Дальше произошло нечто, в чём я не проявил достаточной активности. А надо бы. То ли хмель помешал, то ли важность того, что сообщено было мне, поставило меня в тупик, но только сейчас, столько времени спустя, я понял окончательно, какую промашку дал.
После телефонного звонка Сталин начал ходить по комнате. Из угла в угол, туда и обратно, своей неторопливой, неслышной походкой. Какое-то время постоял у окна. Я продолжал сидеть за столом, ковыряя вилкой остатки вчерашнего сациви.
