гравитацией или же причудливой выдумкой архитектора, миссис Ворхун решила оставить на потом. В отличие от капитана она не любила делать поспешные выводы. Мысль о нем все не оставляла Хилари, когда она вошла в здание, внешне ничем не отличавшееся от остальных, и увидела статую.
Это было само совершенство.
Хотя совершенство — холодное слово. Здесь вместе с отрешенностью чувствовалась теплота.
С подступившим к горлу комком она обошла статую. Одному Богу известно, почему та стояла в этой вонючей лачуге.
Это было изображение одного из туземцев, бесспорно созданное его собратом. Оставалось загадкой, появилось оно на свет вчера или тридцать шесть веков назад. Эта мысль мелькнула у нее в голове несколько раз, и, задумавшись, она вдруг поняла, почему именно тридцать шесть веков.
Столько лет было сидячей статуе фараона восемнадцатой египетской династии, на которую она часто приходила любоваться в Британский музей. Как и многие другие, эта статуя была выдолблена из темного гранита, но какие-то необъяснимые черты, которые она улавливала и в том, что видела сейчас, делали ее особенной.
Незнакомец твердо стоял на шести конечностях, одну голову чуть-чуть приподняв над другой. Его большое симметричное тело заключалось между гладкими изгибами позвоночника и параболой живота. Она почувствовала, что находиться с ним под одной крышей было святотатством, ибо он олицетворял красоту. И впервые в жизни она ощутила всеми фибрами души, что такое красота.
Это союз человечности с геометрией, частного с общим, духа с телом.
Миссис Ворхун вздрогнула. Инстинктивно она не хотела прикасаться к столь глубоким вещам, которые открывались перед ней.
Она поняла, что перед ними — цивилизованная раса, пришедшая к зрелости по пути, отличному от того, который выбрал человек. Эта раса с самого начала (или, быть может, за редкими исключениями) не вступала в конфликт с природой и окружающей средой. Они как бы символизировали друг друга. И потому противоборство с гранитом для существа, которое одновременно являлось философом и скульптором, духом и ремесленником, было противоборством с естественным покоем (или апатией, как сказали бы многие). Тогда как для человека это была борьба с враждебными силами.
В глубине души миссис Ворхун понимала, что человеку никогда не удастся понять эту форму жизни, ибо то равновесие, в котором эта форма пребывала, исключало агрессию или подчинение. Поскольку они не испытывают ни боли, ни страха, они навсегда останутся чужды человеку.
Она обхватила грудь статуи, прислонилась виском к гладкому боку.
Она плакала.
Ибо все впечатления, охватившие ее при первом осмотре статуи, которые шли от разума, исчезли, оставив место чисто женским чувствам, от которых впоследствии ей было бы сложнее отказаться.
Она почувствовала в статуе человечность. Вот что напоминало в ней ту египетскую фигуру. Несмотря на абстрактность, в ней сохранились все качества, которые люди вкладывают в понятие человечности. Это было тем необходимым, что потеряло человечество. Она плакала над этой своей и общей потерей.
В то же мгновение ее меланхолию нарушили отдаленные крики. Послышались выстрелы и вопли туземцев, затем свист. Капитан Песталоцци либо попал в беду сам, либо готовил ее другому.
Очнувшись, она убрала волосы со лба и пошла к выходу, не оглядываясь на статую. «Как глупо я себя вела», — решила она.
Через четыре дня «Ганзас» уже отправлялся на следующую планету.
После событий первого дня все, за исключением весьма истеричной миссис Ворхун, согласились с тезисом, что риномэны были дегенератами, хуже животных, и таким образом представляли собой справедливую добычу естественных высоких духовных устремлений человека. Одно- или двухдневная охота не причинила бы особого вреда.
Правда, тщательное обследование Песталоцци показало, что на ней обитает всего несколько сот тысяч этих шестипалых, заселяющих пространство вокруг луж и искусственных болот; это выглядело так, как будто бы они оскорбляли старого Адама в своем Эдеме. Несколько особей было схвачено и доставлено на борт «Ганзаса», вместе с предметами творчества тысячелетней давности, образцами растительной жизни и статуей, обнаруженной миссис Ворхун.
К сожалению, на планете оказалось мало других форм жизни: несколько видов птиц, шестиногие грызуны, ящерицы, панцирные мухи, рыбы и ракообразные в реках и океанах, интересная землеройка, обитавшая в арктических регионах и опровергавшая тезис о том, что небольшие теплокровные животные не приспособлены к холодным условиям. И кое-что еще. Постепенно отдел экзозоологии занял весь корабль.
Они собирались стартовать, как только вернется разведка.
Миссис Ворхун, корабельный священник, адъютант, Латтимор, Квилтер (который только что получил повышение на должность помощника Латтимора) отправились попрощаться с Самюэлем Мелмусом, или Альмером Эйнсоном, в отстроенном для него форте.
— Я надеюсь, все будет хорошо, — сказала миссис Ворхун.
— Не бойся. У него достаточно оружия, чтобы перестрелять здесь все живое, — утешил ее Латтимор. Его раздражала победа над этой женщиной. С того первого дня на Песталоцци, когда она вдруг разговорилась и забралась к нему в постель, ее не покидали беспокойство и слезливость. Латтимор был достаточно гибким во взаимоотношениях с женщинами, но любил, чтобы знаки его внимания воспринимались с энтузиазмом.
Он стоял у ворот форта, опершись на набедренные костыли, и чувствовал, в общем, гармонию со Вселенной. Остальные могли прощаться сколько угодно с Эйнсоном-младшим, но с него лично довольно общения с этим семейством.
Форт был обнесен проволочной оградой высотой восемь футов, которая окружала участок площадью около двух акров. По территории пробегал ручеек, и, за исключением помятой травы и поврежденных строительством форта деревьев, здесь все представляло собой типичный уголок Песталоцци. Около ручейка была выкопана заводь, от которой шла дорожка к одному из низких домов туземцев. Вдоль заводи располагались грядки с салатом и другими растениями, и весь вид очень живописно оттеняли разросшиеся деревья.
Под деревьями был установлен автоматический пост наблюдения с устремившейся в эфир радиомачтой. Рядом с ней стоял сборный восьмикомнатный домик, ставший резиденцией Эйнсона. Две комнаты были предназначены для жилья, в остальных должна была храниться необходимая аппаратура для записи и интерпретации языка риномэнов, оружие, медицинские и прочие средства, электростанция и пищевой синтезатор, работавший на воде, песке, камнях — на всем чем угодно.
За работой людей с некоторого расстояния, втянув свои конечности, наблюдала взрослая самка с детенышем. «Пожелаем им всем удачи и поскорее уберемся отсюда ко всем чертям», — подумал Латтимор.
— Надеюсь, мой сын, ты обретешь здесь мир, — сказал священник, пожимая Эйнсону руку. — Помни, что на протяжении всего года твоего одиночества Бог всегда будет с тобой.
— Удачи в работе, Мелмус, — сказал адъютант. — Увидимся через год.
— Пока, Сэм, извини за тот синяк. — Квилтер похлопал Эйнсона по плечу.
— Ты уверен, что тебе больше ничего не потребуется? — спросила миссис Ворхун.
Ответив как можно более вежливо, Альмер повернулся и захромал по направлению к своему новому дому. Его оснастили хитроумными костылями для противостояния гравитации, но к ним еще следовало привыкнуть. Он лег на кровать, заложив руки за голову, и стал слушать, как отъезжали люди.
Глава 13
«Ганзас», а точнее, люди, работавшие на нем, сделали очень много интересных находок. Редко когда ученым удавалось собрать столь разнообразный материал.
