кое-где от зажигательных пуль вспыхивала камышовая кровля. Этот шумный ход позволил мне потихоньку отступить, а затем и убежать. Вернувшись, доложил обстановку Шмакову. Младший лейтенант хищно усмехнулся.
– Значит, скоро здесь будут? Встретим.
– Разведка куда-то подевалась, – напомнил я. – Как сквозь землю провалилась.
Но младший лейтенант настроен был воевать, а не подсчитывать потери.
– Бегом во взвод и готовь людей. Кстати, со второй ротой связь наладили. Так что фланг у нас защищен.
Неудачливой второй ротой командовал мой старый знакомый лейтенант Суслин. На него можно было надеяться, и это укрепляло решимость.
Позиции нашего взвода казались удачными. Окопы располагались на гребне, с которого просматривался большой кусок оврага, нас маскировали деревья и кусты. Вскоре показалась немецкая разведка, ее обстреляли. Фрицы исчезли, затем сделали попытку прорваться в стыке между взводами. Кустарник укрывал нас, но помогал и фрицам. Под прикрытием пулеметного огня вражеские солдаты делали быстрые перебежки, успевая залечь быстрее, чем мы целились. Все три пулемета во взводе вели беглый огонь, скашивая кустарник. Некоторые пули находили цель, атака прекратилась, и я понял, что скоро подтянут минометы.
Так и получилось. Мины сыпались одна за другой, хотя толком нас не видели. Взрывы раздирали кусты, очищая сектор атаки. Развалился пластами сухой глины приземистый домишко за моей спиной. Возможно, немцы надеялись, что у нас не выдержат нервы и мы отступим. Не дождались, а вскоре минометы замолчали. Скорее всего, от недостатка мин. Подвозить боеприпасы в мешанину кустарника и крутых склонов затруднительно. Без минометной поддержки наступать фрицы не решались и одновременно вели огонь из пулеметов. Постепенно в перепалку втянулась вся рота. Ко мне прибежал озабоченный Шмаков.
– Глянь, что творится!
Пули крошили остатки глиняного дома, сыпались сбитые ветки с тополя, возле которого располагался мой окоп и одновременно наблюдательный пункт. Оба пришли к выводу, подвезут мины, и тогда придется несладко.
– Надо в контратаку, – предложил Шмаков.
– Людей не поднять, слишком сильный огонь. Фрицы только и ждут, когда мы поднимемся.
– Или когда отступим…
Оба непроизвольно оглянулись. До Волги в этом месте оставалось меньше километра – вот и все расстояние для отступления. Река оставалась пустынной, виднелись севшие на мель разбитые суда. Кое-где поднимались водяные столбы падавших снарядов. Обстановка оставалась непонятной, стрельба шла то возле берега, то где-то перед нами. Размышлять об обстановке не хотелось. У нас имелась конкретная задача – удерживать участок оврага и поселка, что мы и делали.
К нам пришел комбат Рогожин и спросил:
– Чего сидим?
Шмаков объяснил ситуацию. Наступать в лоб бесполезно, остается ждать атаки врага, и тогда мы ему покажем.
– Значит, жесткая оборона, – усмехнулся капитан.
– Больше нечего предложить.
– Тогда ройте окопы поглубже.
Рогожин не устраивал истерику и не гнал роту в бессмысленную контратаку. Закурили и обсудили дальнейшие действия. Пока обсуждали, на соседей свалились три «Юнкерса» и сбросили бомбы. Там вскипело черное облако площадью не меньше гектара. Наш противник авиацию пока не вызывал, этого следовало ожидать. Рогожин разглядывал овраг в бинокль. Несколько пуль ударили в ствол тополя. Они били с чмокающим звуком, вязли глубоко в древесине или разрывали ее. Стрельба наугад все больше действовала на нервы. Только и жди, когда с такой же силой влепит тебе в голову и раскидает мозги. Неприятно ныло в низу живота, Шмаков тоже чувствовал себя неуютно, хотя и не прятался в присутствии комбата. Неподалеку вдруг закричал раненый боец. В окопах началось шевеление, а немцы усилили огонь.
Рогожин наконец прекратил бессмысленное наблюдение и опустил бинокль.
– Значит, так. Командарм Чуйков приказал всем подразделениям максимально сближаться с противником. В лоб не пройти, бейте с флангов.
Если бы получили от Рогожина такое указание сразу по его приходу, то вряд ли бы исполнили. Сейчас Шмаков и я видели – тянуть время бесполезно. Бойцы отсиживаются под огнем, теряют решительность. Новички, которых учили всего две недели, того и гляди побегут. Надо любым способом изменить ситуацию, иначе ее переломят вражеские минометчики.
– Иван Терентьевич, – сказал Шмаков. – Мы, конечно, ударим. Только положение очень безнадежное, считай, к реке прижали, людей мало. Что завтра будет?
– Павел, ведь это Сталинград, – произнес после недолгого раздумья комбат. – Ну, куда еще дальше шагать? На тот берег нас никто не пустит.
– Выходит, помирать?
– Чего у ваших фрицев минометы молчат? – комбат перевел разговор на конкретную тему.
– Мины закончились.
– Тогда не сидеть, а бить. Причем в ближайшие полчаса.
Недолгое обсуждение подошло к концу. Осталось лишь быстро уточнить детали и немедленно действовать.
Мой взвод усилили группой красноармейцев, численность человек двадцать, и мы начали продвижение на левом фланге. Шмаков сразу предупредил:
– Василий, личного состава у тебя хватает, но многие из них не обстреляны, будут смотреть на тебя. Если проявишь малейшую нерешительность, люди побегут назад, а фрицам стрелять нам в спину одно удовольствие.
Таким образом, пришлось выдвигать вперед костяк взвода: сержанта Борисюка, Ивана Погоду, Анкудинова Тимофея и молодого Кушнарева. При этом смешались отделения, но другого выхода не оставалось. Бойцы видели безнадежность обстановки, но чем обернется безнадежность – апатией или злой решимостью драться, никто предсказать не мог. Оставалось показывать это на своем примере.
Я первый раз вел в бой такое большое количество людей. Настроение людей внушало тревогу. Часть бойцов жались тесной кучкой в хвосте, на них я не надеялся. Иван Погода казался (или стал на самом деле) шире в плечах, лицо потеряло прежнее детское выражение. Он превратился в обстрелянного бойца, знавшего, как надо действовать. В его экипировке не осталось ничего лишнего: лишь запасной диск и четыре гранаты в подсумках. Каску он никогда не носил, как и большинство бойцов в батальоне.
Кушнарев пытался скрыть возбуждение, винтовку заменил на автомат, отобрав его у кого-то из молодняка. На Женю я надеялся не меньше, чем на Погоду. Беззубый Анкудинов шел, не отставая. Сержант Борисюк двигался немного в стороне, окружив себя бойцами из отделения. Его слушались беспрекословно. Послушаются ли меня?
Мы зашли по кромке оврага и с ходу бросились вперед, не видя толком противника. От нас не ожидали такой прыти. Первыми жертвами стали трое вражеских солдат, которые несли коробки с боеприпасами. Одного из них свалил автоматной очередью Иван Погода, второго застрелил я, на третьего бросился Кушнарев. Он почему-то не стрелял, возможно, намеревался ударить немца прикладом и тут же неловко споткнулся. Солдат выпустил патронную коробку и, не успевая прицелиться, открыл огонь из автомата, висевшего на груди. Очереди с близкого расстояния свалили двух бойцов, которые упали в метре от него.
Молодой и резвый подносчик боеприпасов натворил бы еще немало дел, но ему приходилось стрелять с груди. Перехватить автомат поудобнее не оставалось времени. Остаток магазина выпустил в одного из красноармейцев, тот выронил винтовку и присел, схватившись за руку. Целясь во вражеского солдата, я успел разглядеть мгновенную тень досады, что так не вовремя опустел магазин, а перезарядить оружие он не успеет. Я едва не застрелил бросившегося вперед Ивана Погоду. Тот действовал быстро, расстрелял
