На самом деле все происходило не так, вернее, не совсем так. Кстати, именно в этом месте я хочу поблагодарить Кутикова и Макаревича (в первый и последний раз в этой книге) за то, что они проявили редкую дальновидность и гражданское мужество, поскольку пригласить к себе в группу такого раздолбая как я, было Поступком с большой буквы П. В реальности все было гораздо менее поэтичным и романтичным. Чтобы понять, почему я очутился в «Машине», нужно немного рассказать о себе, любимом. Помните анекдот об объявлении в газете в рубрике «Знакомства» – «Коротко о себе. 25 сантиметров».
Как-то раз, слушая в юности программу «Голоса Америки» под названием «Джаз для коллекционеров», я услышал замечательную фразу, которая надолго запала мне в душу. Приятный мужской голос, рассказывавший о ком-то из великих американских джазистов, сообщил следующее: «Он родился в бедной негритянской семье. Когда мальчику было семь лет, родители купили ему белый рояль». Как мне захотелось иметь такой инструмент! Много позже я держал у себя в квартире громадное белое чудище, занимавшее почти половину одной из двух комнат (вторая у меня – спальня). Потом расстался с ним, ограничившись клавишными и компьютерами. Если бы в семь лет у меня был белый рояль, я, наверное, умер бы от счастья. А сегодня… Что он есть, что его нет. Были бы руки, да голова, ну и душа, конечно…
А родился я в Москве почти полсотни лет назад в потомственной музыкальной семье. Моя бабушка была пианисткой, мама – профессиональной певицей – всю жизнь работала в «Москонцерте». Понятно, что рос я в окружении музыкальной классики, и меня уже в шесть лет отдали в капеллу мальчиков при Гнесинском училище. Руководил ею тогда Вадим Судаков. Сейчас он возглавляет что-то типа хора телевидения. Но долго я там не проучился, поскольку занятия проходили достаточно далеко от дома. Мы жили в начале проспекта Мира, а капелла располагалась в арбатских переулках напротив канадского посольства. Тогда от нас прямо до Арбата ходил троллейбус № 2, но его упразднили, и ездить стало неудобно. Меня перевели в обычную школу рядом с домом. И в музыкальную, соответственно. Музыкальную закончил раньше, и следующий год музыкой не занимался вообще. Правда, потом стало понятно, что, поскольку по большинству предметов у меня были трояки, и лишь музыка шла на «отлично», надо было заниматься семейным бизнесом дальше. Специализировался я по классу фортепиано.
После девятого класса, никому ничего не сказав, я решил поступить в музыкальное училище и заодно окончить там десятый класс. То есть, никого не уведомляя, явился я в училище при Московской консерватории в Мерзляковском переулке, которое так и зовут «Мерзляковка». Считалось оно более академичным и солидным, чем Гнесинское, поскольку было связано с консерваторией. Наши руководители говорили: «У нас тут не Гнесинка какая-нибудь». Пришел в приемную комиссию с наглой физиономией поступать на фортепианный факультет. И когда я спросил у студентов-старшекурсников, которые сидели в приемной комиссии, где тут принимают документы у желающих специализироваться по игре на рояле, они понимающе закивали головами и выразились в том смысле, что, мол, еще один явился. Меня это насторожило, и я поинтересовался, сколько желающих уже приходило, и мне сказали, что я 388-й. Учитывая то, что мест было всего двадцать, следовало трезво взвесить свои возможности. Я поинтересовался, где конкурс меньше всего. Мне сказали: «Иди на дирижерско-хоровое – там вообще пока никого». Туда я и подал документы. Начались консультации, которые вел Адриан Петрович Александров – непосредственно декан факультета. На первой консультации, он посмотрел мою анкету и задумчиво спросил: «Подгородецкий? А маму у тебя Викой зовут?» – «Да». – «Ну передай ей привет от Адика» – и расплылся в улыбке. И с той поры он взял надо мной шефство, которое заключалось в том, что он требовал от меня гораздо больше, чем от других. Выяснилось, что мама училась вместе с ним в училище имени Ипполитова- Иванова, она на вокальном, он на дирижерском, и у них даже, похоже, был роман. У Адриана Петровича остались очень теплые чувства по отношению к моей маме, и эти теплые чувства он вымещал на мне. Ни у одного из моих соучеников не было такой сложной программы ни по фортепиано, ни по дирижированию.
Мы, естественно, сколотили свою неформальную музыкальную команду, хотя в нашем училище это не особо приветствовалось. Но мы выступали на всех праздниках и вечерах, исполняли джаз и кое-что из популярных хитов тех времен. Там же, кстати, мы играли и в КВН, и я был капитаном команды. Когда я учился на втором курсе, меня пригласили петь в камерный хор Московской консерватории, а было мне 16 лет. Там в основном были студенты консерватории с вокального факультета и один я с дирижерско- хорового, да еще из училища. На третий год моего пребывания в хоре я отправился в Италию. Там в городе Ареццо ежегодно проводится конкурс хоров в нескольких категориях – мужские, женские, детские, смешанные и народные. В основном туда ездили хоры из Прибалтики, но выше третьего места они не поднимались. И вот в 75-м году посылают наш коллектив. Параллельно проходит еще конкурс произведений для хоров, и те произведения, которые занимают там первые места, являются на следующий год обязательными для исполнения в рамках конкурсной программы. Они высылаются всем за 3 месяца до конкурса.
Это была первая поездка. У нас – сплошная серость, расцвет застоя, а там август месяц, девки ходят все в прозрачных блузках – я чуть башку себе не свернул, порнуха на каждом углу – и это в 18 лет!!! Тогда!!!
Понятно, что мы выиграли первое место в основной категории и заняли третье место в категории народных хоров, причем, как стало понятно из объяснения судей, данная программа была недостаточно сложна для нашего хора.
А вообще мы пели концерты Бортнянского, фрагменты Всенощной Рахманинова, Стравинского, с нами работал Геннадий Рождественский, то есть пришлось мне потрудиться с интересными людьми, и о профессионализме я узнал весьма рано.
Приехал я козырным парнем, поскольку мы выиграли кучу призовых денег. Правда, нам досталось немного. Прибыл товарищ из посольства с чемоданчиком, собрал деньги и отбыл, сказав «спасибо» от имени Советского государства. Но и суточных хватило на такие излишества, которые в Москве было позволить себе трудно. Две пары джинсов, часы на браслете, подарки всем родственникам. Думаю, что если бы нам выдали всю премию, то я приехал бы на машине.
В 18 лет я, молодой, даже почти красивый, и к тому же лауреат международного конкурса! В училище я был самым популярным студентом на тот момент, чем нещадно пользовался, чтобы облегчить свою жизнь.
К этому времени я работал на трех работах и иногда брал четвертую – где-нибудь в кабаке поиграть на подмене. А работа была такая. При каждом заводе, институте и пр. существовали вокально- инструментальные ансамбли, и, что самое удивительное, на них выделялись деньги, покупалась аппаратура и давалась ставка руководителя. Со второго курса училища я еще работал концертмейстером в цирковом училище, причем с замечательной парой степистов – Быстров и Зернов. Кстати, Быстрову посвящен фильм «Зимний вечер в Гаграх». Только в фильме он был Беглов. Это был потрясающий степист, и все, кто в последние десятилетия бил степ на нашей эстраде, – это его ученики или ученики его учеников. Поэтому я знаю очень много цирковых людей. Например, с моей первой женой учился на курсе Фима Шифрин. И плюс к этому я вел несколько ВИА, каждый из которых по 80 рублей платил, а еще 60 я получал в училище, а если прибавить деньги, зарабатываемые на замене в кабаках, то получалось до 500 рублей в месяц. Так зарабатывали, скажем, профессора. Я ездил на такси, ходил в рестораны – в общем, пожинал плоды…
В 1976 году я окончил музыкальное училище. Несмотря на мои тройки мне, единственному с курса, дали рекомендацию в консерваторию. Но мне несколько надоела академичность, и я решил добровольно отдать
