– Мама, ты не спала! И не делай вид, что не понимаешь! Он назвал меня дурой! – вспылила Александра.
– Не поверю. Придумываешь ты, – отрезала Марианна Сергеевна.
– Ну, не прямо назвал, конечно. Но ты понимаешь, я, по его мнению, красивая, и все. Пустая дура. Кукла. Ни ума во мне нет, ни склонности к интриге, ни характера.
– Выдумываешь ты, Сашка. И не морщи так лоб, морщины будут. Просто злишься на него, что у тебя с ним не получилось.
– И это тоже, – исподлобья глядя на мать, кивнула Саша.
– Ну и наплюй, не последний мужик в твоей жизни, – потянувшись, посоветовала Марианна Сергеевна. – В Италию тебя свозил, шмоток накупил. Не в этом дело, конечно, но все равно… красиво. Мне бы твои годы и твою внешность, я бы вообще такими вопросами не заморачивалась – ну попался один дурак, не оценил в полной мере. И черт с ним, сколько их еще будет, Сашуня!
– Не в этом дело, – упрямо повторила Саша. – Он меня не считает ни женщиной, достойной внимания, ни хорошей актрисой. Сволочь!
– Сволочь, конечно, – охотно согласилась Марианна Сергеевна. – Так что ж нам с тобой теперь, пойти морду ему набить?
– Я пойду к нему и скажу, что с ним все из-за денег. И я, и Ирка, и эта его, вокруг которой он хороводы водит. А как мужик он – ноль без палочки.
– Ну и дурочка ты, Сашка! – засмеялась Марианна Сергеевна. – Ты недавно фильм «Девчата» не пересматривала? Повариха любит лесоруба, а потом узнает, что он с ней на пари любовь закрутил. Во- первых, он тебе не поверит. Потому что и ты не из-за денег, и Юлька. Даже Ирка, и та больше ради спортивного интереса и для пополнения коллекции. А потом, если за деньги, то что в этом для мужчины обидного? Деньги – это часть его статуса, его, можно сказать, продолжение. Ты знаешь, кстати, что он не просто директор, а собственник контрольного пакета акций завода? Дядя ему передал. Это такие деньги, зайка моя, что любого урода в секс-символ превратят. И на самом деле мужики в этом ничего зазорного не видят, говорят только. Жаль, конечно, что сорвался с крючочка, ну да ничего не поделаешь. А говорить ему не надо ничего. Только врага наживешь.
– Но я хочу… Я хочу… – в бессильной злобе сжала кулачки Саша. – Убила бы его!
И расплакалась навзрыд, как маленькая.
Марианна Сергеевна гладила ее по спине, то посмеиваясь, то сочувственно шепча ей на ушко что-то успокаивающее. Постепенно Саша перестала всхлипывать.
– Ну вот и умница, – похвалила ее мать. – Я тебя, зайка, понимаю, но реветь – последнее дело. Только цвет лица испортишь. И гадости говорить посторонним дядям тоже не надо. По-другому надо, если уж очень хочется. Изящно. Незаметно. И чтоб наотмашь. Вот как раз как Идалия.
Саша подняла голову, с недоверием глядя на мать.
– Да-да, не смотри на меня так, дорогая. Зря ты на него так обиделась. Он прав, от Идалии в тебе мало что есть. Это, знаешь ли, отдельный талант.
– А как надо? – спросила Саша.
– Не знаю. Пока не знаю, – задумчиво ответила мать. – Подождать надо. Может, и подвернется что. Только ты не ори на всех углах. И не шипи на него. Улыбайся. И думай головой. И я подумаю. Пойдем, Сашуня, кофе пить? Самое то во втором часу ночи!
– Макс, я очень тебя прошу: во втором акте не надо никаких замогильных интонаций. Ты же не кентервильское привидение, которое пугает новых хозяев дома.
– У-у-у!!! – передразнила Ирина, и все актеры, столпившиеся после спектакля за кулисами, с облегчением зашумели.
– Вот именно! Я тебя об этом уже просила, кстати, – не стала отвлекаться Юля. – Юра, когда ты впервые заговариваешь с Идалией, не надо на этом акцентировать внимание. Все как бы само собой, грань между тем, кого она видит в реальности, и теми, кого вспоминает, стирается незаметно, понимаешь? Да и еще вот что: девочки, сиделки, когда вы поворачиваете кровать в последней сцене, не смещайте ее, свет-то мы выстраиваем по центру. Вообще всем спасибо, сегодня все молодцы. До завтра!
Все потянулись в гримерки, но Юля ухватила Петю за рукав:
– Петя, если ты не торопишься, зайди ко мне, пожалуйста.
– А вас, Штирлиц… – начал было ехидно Макс, но, получив увесистый тычок в спину от Тарасовой, ускоренно вылетел в коридор.
– Взяли моду – стоять на дороге, – проворчала ему вслед директор. – Иди-иди, переодевайся. И не вздумай к Петьке приставать.
Когда десять минут спустя Петя зашел в кабинет главрежа, на котором по-прежнему красовалась табличка с фамилией «Удальцов», Юля уже стала собой, в вечных джинсах и рубашке в мелкую пеструю клетку, а об Идалии Полетике напоминал только белый шифоновый шарф, брошенный на край дивана.
– А, это! Я зацепила случайно, возьму домой зашить, – устало проследила его взгляд Юля. – Садись, поговорить надо.
Петя уселся на диван – подальше от шарфа и от Юли, – насупился, как двоечник в кабинете завуча, заранее предвидящий, о чем пойдет разговор.
– А что? Ничего не случилось… – проворчал Петя, стараясь, чтобы голос звучал независимо.
– Петя, я не хотела при всех… Что сегодня с тобой? Мы же все обговаривали, у тебя все получалось. Премьеру ты отлично отработал. И вдруг у тебя не влюбленный поручик, а мрачный тип демонического вида. Чего это вдруг? И вообще в последнее время…
– А чего она? – вдруг с детской обидой поднял на нее глаза Петя. – У него жена, ребенок маленький. Вот за своей женой бы и бегал.
Юля вздохнула, побарабанила пальцами по столу. Разумеется, она догадывалась о причинах, по которым Петя вдруг стал нервным и мрачным, тусклым, как будто в нем погас огонек. Да и мудрено было не догадаться – Татьяна и Максим после возвращения из Турции даже не пытались скрывать свои отношения. Юля только головой качала, наблюдая, как безрассудно бросилась Таня в этот подвернувшийся роман, у которого, все были уверены (и она сама понимала), вряд ли есть будущее. Макс, ветреник и местный плейбой, менял свои симпатии примерно раз в квартал. Но Тане и не нужно было будущее. У нее болела душа именно сейчас, и чтобы ее не выжгло изнутри обидой, Таня придумала себе роман. А недалекий Макс, как всегда, приписал легкую победу своей неотразимости. По глупости он даже поддразнивал Петьку, а Таня, всегда старавшаяся относиться к Пете бережно, будто не замечала ничего.
Петька самозабвенно страдал, и это тоже всем было заметно.
– Петя… Послушай… Ты же взрослый человек… – начала она.
Но Петька мгновенно ощетинился:
– Всегда так говорят, когда имеют в виду, что я еще сопливый щенок. И вы тоже, да?
– Нет, Петя, я просто неправильно сказала. Прости, я устала очень, – покаялась Юля, немедленно вспомнив Серегу. – Я тебя понимаю, честное слово. У любви возраста нет, ты абсолютно прав. И ты можешь любить Таню, это твое право. Но она тебя любить не обязана. Это ты понимаешь?
– Понимаю, – мрачно кивнул Петя. – Но пока этот… не приехал, все нормально же было.
– Макс тут ни при чем, Петя. Наверное, я не должна тебе это говорить, но Таня просто использует Макса. Да не смотри ты на меня такими глазищами! Ну, опять слово неудачно подобрала. Ей очень больно. Она работой пытается спастись, видишь, как она отчаянно репетирует и играет. На грани просто. И Макс для нее тоже… ну как таблетка анальгина, господи ты боже мой! Обезболивающее!
Петя молчал, обдумывая сравнение. Юля тоже молчала, ждала. Честно говоря, она и сама немного была удивлена этим вдруг пришедшим на ум «анальгином».
– Я бы тоже мог… анальгином. Если ей надо. Я ради нее на все готов, как она не понимает? – с отчаянием в голосе сказал юноша.
– Она понимает, Петечка. Она все понимает. Женщины это всегда понимают, – мягко сказала Юля.
– Тогда почему Макс, а не я? Почему?!
Петя смотрел требовательно и с надеждой – раз уж зашел такой разговор, то пусть Юля ему объяснит. Больше все равно спросить не у кого.
– Потому что на Макса ей, в общем, наплевать. А на тебя – нет. Трудно использовать того, к кому
