хладнокровный расчет, высокое самообладание и мужество.
Если он отсутствовал несколько часов подряд, у меня не было сомнения, что Алексей действует на переднем крае.
И на этот раз я не сомневался, что бывалый разведчик вернется к утру, коротко, четко изложит добытые сведения, а потом, улыбнувшись, скажет, что у него имеются веские подтверждения этих данных, и кивнет бойцам, а те введут в блиндаж еще одного перепуганного до смерти гитлеровца.
Стройный, красивый, с открытым волевым лицом, с веселым взглядом из-под густых бровей, в свободные минуты, беседуя с товарищами; он снова, словно невзначай, вспомнит о своем родном Владивостоке, городе, который он так любил…
Но ни в эту ночь, ни утром свидеться с Алексеем Питерских мне не довелось.
Я заметил, как, сняв трубку и отозвавшись на вызов, вдруг побледнел молодой телефонист, и расслышал, как дрогнул его голос.
— Товарищ полковник… беда… Начальник разведки Питерских…
Я бросился к телефону.
— Что?
Докладывали из первого батальона. Возвращаясь из расположения противника, Алексей Питерских погиб в неравной схватке.
Я осторожно положил телефонную трубку. Это была тяжелая утрата. И хотя смерть стала привычной в этом лесу, мне еще долго не верилось, что Алеша Питерских не вернется.
Вскоре я узнал от полковника Потехина, что 13 августа правее нас перейдет в наступление двумя полками 147-я дивизия.
— Возможно, — сказал Потехин, — что вашей бригаде придется принять на себя главный удар противника.
Не скрою, эта фраза, оброненная словно невзначай, будто речь шла о чем-то самом обычном, усилила мою бессонницу. Все-таки курсанты — воины очень молодые. Не дрогнут ли они? Ведь на них пойдут самые отпетые фашистские головорезы. Да и танки враг использует здесь наверняка: местность вполне подходящая… И все же в глубине души я верил, что ребята устоят. Эту уверенность разделяли Марченко и Чернышев: они не раз собирали в эти дни коммунистов и комсомольцев и тесно сблизились со своими бойцами.
Когда на рассвете немецкая авиация группами по 10–12 самолетов двинулась поэшелонно бомбить Киев, я понял, что пленный немец сказал правду: гитлеровцы собрались наступать. С минуты на минуту следовало ожидать начала их артиллерийской подготовки. Я предупредил об этом войска и доложил в штабы дивизии и корпуса.
Действительно, минут через десять после первого налета немецких самолетов на Киев загремели вражеские гаубицы и пушки, захлопали минометы. Потом после короткой артподготовки из зеленого подлеска одновременно выкатилось несколько танков и бронетранспортеров с десантом автоматчиков и, видимо для пущего устрашения, даже с фашистским флагом над одной из машин. Танки мчались на больших скоростях, ведя на ходу беспорядочный огонь. Окутанные вихрями пыли и дыма, громоздкие машины устремились к переднему краю нашей обороны, прямо к тому участку, где окопались курсанты.
Батареи противника снова открыли огонь, и, право, весело было наблюдать, как весь он сосредоточился на совершенно безлюдном месте, на линии окопов второго батальона, заблаговременно покинутых бойцами.
По-видимому, эти фашистские танкисты и эти десантники с пауком на тряпке еще были под хмелем легких побед и не рассчитывали на сколько-нибудь серьезное сопротивление. Они намеревались с ходу ворваться в Киев…
Я внимательно наблюдал за движением танков и бронетранспортеров, которые вскоре подошли совсем близко к нашим позициям, продолжая вести огонь.
Странно, пушки наших курсантов молчали.
«Что же они там медлят?» — с тревогой подумал я, уверенный, что снаряды врага легли не по боевым порядкам школы. Именно сейчас наступила та решающая минута, когда должны были грянуть наши 45- миллиметровые пушки.
— Вызовите «Волну», — сказал я телефонисту. — Начальника штаба Борисова немедленно к телефону…
Однако моему телефонисту «Волну» не пришлось вызывать. Весь придорожный откос, занятый обороной нашей школы, казалось, дрогнул от залпа. Застрочили пулеметы и автоматы, сметая вихрем огня с брони машин фашистских десантников. В этом непрерывном грохоте стрелкового оружия, словно отсчитывая такты, звонко и отчетливо били противотанковые пушки.
Я видел, как сначала первый, потом второй танк, потом бронетранспортер застыли на месте. В панике покидали их уцелевшие десантники и экипажи, пытаясь спастись. Вскоре я насчитал семь подбитых вражеских машин.
Неуклюже разворачиваясь, а то и пятясь задом, уцелевшие танки противника спешили возвратиться на исходные рубежи. На их броне я не заметил ни одного вражеского десантника. Было похоже: эти корабли прибыли сюда, чтобы сбросить под огонь свой живой груз, а потом налегке укатить восвояси.
С нежностью думал я о наших курсантах, о боевом их командире — старшем лейтенанте Михайлове, который в эти минуты, наверное, подстегивал чистый подворотничок… И невольно вспомнились слова великого поэта: «Есть упоение в бою»…
Вскоре по телефону доложил обстановку Михайлов. Телефонный провод донес до меня и его взволнованность, и радость.
— Каковы потери? — спросил я, выслушав краткий доклад.
— Трое убитых и девять раненых.
— Как обстоит дело с боеприпасами?
— Маловато.
— Передайте мое указание Андрийцу: немедленно обеспечить боеприпасами все ведущие бой подразделения.
Немного помедлив, я спросил:
— А теперь скажите, уважаемый начальник школы, почему вы так долго не открывали огня?
— Дело очень простое, товарищ полковник, — отозвался он смущенно. — Мы схитрили малость… Думаем: пускай подойдут, подлые душонки, поближе: не промахнемся. И не промахнулись!
— Молодцы… Однако смотрите не зазнавайтесь. На войне одна упущенная минута может слишком дорого обойтись. Главное: по-прежнему будьте начеку. Гитлеровцы обозлены до предела: еще бы, такую пощечину получить! Они могут повторить атаку. На всякий случай посылаю вам для усиления группу автоматчиков с ручным пулеметом.
— Большое спасибо, товарищ полковник… Это как раз и нужно! Все мои курсанты благодарят.
Я положил трубку. «Меня благодарят курсанты»… У него это вырвалось так неподдельно. Милый, хороший человек! Да ведь это же мои курсанты, и я такой же, как вы, солдат, коммунист, брат и товарищ каждому из вас, и Родина у нас одна, и боль за ее страдания, и заветная мечта о победе.
…Из первого батальона, где находились Иван Самчук и старший политрук Марченко, донесли, что все атаки противника отбиты. Особенно сильный бой разгорелся на правом фланге батальона. Гитлеровцы несколько раз бросались в атаку и отползали, оставляя на поле боя десятки убитых и раненых.
Лишь отдельным группам немецких солдат удалось прорваться за передний край обороны на левом фланге батальона. Но и они были тут же уничтожены контратаками наших десантников.
День 14 августа был для бригады горьким днем. Мы почти полностью потеряли роту бойцов второго батальона, и это случилось по вине её командира капитана П. Никифорова, который заплатил за свою ошибку жизнью.
Вот как это произошло: после артиллерийской подготовки, находясь в составе 14-й стрелковой дивизии, бригада перешла в наступление. На участке второго батальона противник стал отходить мелкими группами в тыл. Это был только маневр врага, ловушка: немцы оставили в своих окопах двух пулеметчиков и до десятка автоматчиков. Те гитлеровцы, что отходили, нарочно изображали паническое бегство. Командир второй роты поверил, что враг действительно бежит. Он тут же поднял всю роту, развернул ее в
