— Что ж, учтем, и это: спрашиваться будет втрое строже.
В период отхода, как и наступления, дивизия занимала оборону поспешно, на первом попавшемся рубеже. А здесь, восточнее города Щигры, нам по всем данным предстояло находиться в обороне Длительное время. Сама обстановка зимних условий заставляла совершенствовать оборону.
Мы принялись тактически грамотно расстанавливать огневые средства, дооборудовать огневые позиции, отдельные окопы, ячейки и траншеи, маскировали их, улучшали секторы обстрела, проверяли оружие.
Много потрудились и наши политработники, воспитывая у воинов мужество и упорство в оборонительном бою, стремление во что бы то ни стало уничтожить врага.
В конце февраля мне довелось пережить немало огорчений. Первое: был отозван комиссар дивизии Федор Филиппович Чернышев. Мы так сроднились с ним за одиннадцать месяцев походов и боев, что понимали друг друга с полуслова.
Но ничего не поделаешь: мы — люди военные, и приказ вышестоящего начальства для нас — закон.
С Федором Чернышевым я встретился позже, в боях у Волги. Он был комиссаром 39-й гвардейской стрелковой дивизии, которая сражалась рядом с нашей. Иногда по вечерам мы приходили в гости друг к другу, и подолгу текли в траншее или в блиндаже наши воспоминания о трудных военных дорогах 1941 года, о славных товарищах и друзьях…
Через несколько дней после того, как я простился с Чернышевым, из дивизии были отозваны командиры полков майор Василий Соколов и полковник Павел Шафоренко.
Пока мы стояли в обороне, личный состав дивизии обновился более чем наполовину. В прибывшем пополнении были люди всех возрастов, и многие из них никогда не держали в руках оружия.
Трудное это было время! Молодые офицеры, только недавно получившие офицерское звание, в военных делах не особенно разбирались, заниматься их обучением мы почти не имели возможности, так как постоянно, с часа на час ждали атаки противника.
А начальство сверху понукало: что ж вы, мол, дорогие, сидите там безмятежно в обороне и за целый месяц не сумели ни одного дохлого фашиста притащить? В штабе армии крайне недовольны вашей медлительностью. Любой ценой достаньте «языка»!
Оправдываться было бесполезно: когда фронт стабилизировался и стороны перешли к обороне, захватить пленного оказалось делом непростым. Все наши тактические приемы, хотя эти действия и осуществлялись мелкими группами, немцы знали так же хорошо, как и мы знали их приемы. Любая тропинка, все вероятные пути подхода к переднему краю обороны, ведущие от противника к нам и от нас к противнику, постоянно находились под неусыпным наблюдением. Захват «языка» и нам, и немцам обходился слишком дорого, а мы старались избегать напрасных потерь.
Наши разведчики-наблюдатели иногда целыми неделями следили за действиями немецких солдат, прежде чем складывался план захвата «языка».
В эти напряженные дни взаимного выслеживания начальник разведки дивизии капитан Владимир Бакай доложил мне, что представляется возможность привести пленного.
— Ну-ка, расскажите, где вы сможете его поймать?
Смуглый, черноглазый Бакай улыбнулся:
— Немец будет, что называется, научный! Наши разведчики уже более недели изучают действия фрицев и установили в этих действиях определенный распорядок. Каждый день в одно и то же время трое немцев развозят на подводе горячую пищу. Часть дороги, по которой они следуют, проходит по оврагу, вблизи населенного пункта Плаховка… Я подготовил группу разведчиков в составе девяти человек. Возглавит ее мой помощник старший лейтенант Василий Некипелов… Все десять разведчиков парни бывалые: трое — коммунисты, остальные — комсомольцы.
План капитана Бакая показался мне соблазнительным, но все же я спросил:
— Вы уверены, что предусмотрели каждую мелочь?
Он ответил без тени сомнения:
— Так точно. Завтра будет «язык».
— Ну, если вы так уверены, действуйте. Желаю удачи!
Для контроля я приказал Борисову, чтобы он лично проверил, как подготовлены и экипированы люди к предстоящему рейду в тыл врага.
Поздно ночью мне доложили, что возглавляемая старшим лейтенантом Некипеловым разведка отправилась на выполнение задания.
Долго не спали мы с Борисовым в эту ночь. Если бы рейд разведчиков увенчался успехом! Шутка ли, за три недели, потеряв пятнадцать наших лучших разведчиков, мы не взяли ни одного живого фрица! Правда, противнику тоже подобная операция не удавалась, хотя он много раз пытался подкрасться и захватить одного-двух наших солдат. Огонь автоматов быстро сбивал пыл с вражеских лазутчиков, да и сами они редко уползали восвояси живыми.
Утром капитан Бакай доложил мне по телефону, что пленного привели, однако толку от него мало: немец ничего не говорит.
— Вы шутите, капитан, и шутите неуместно…
Голос его дрогнул:
— Товарищ полковник… просто не повезло. В группе Некипелова было условлено, что, как только фрицы станут спускаться на своей лошаденке в овраг, один из разведчиков метнет гранату с таким расчетом, чтобы она взорвалась метрах в пяти-шести перед лошадью. Лошадь, конечно, шарахнулась бы в сторону и вытряхнула пассажиров из саней. Тут вся группа должна была наброситься на фашистов и захватить их живьем. Однако сложилось все по-другому. Когда разведчик, привстав на левую руку, бросил гранату, рукав маскировочного халата опустился ниже ладони его руки. Граната осталась в рукаве халата и взорвалась. Разведчик был смертельно ранен… Тогда Некипелов дал автоматную очередь по фашистам — двух смертельно ранил, а третьего легко. Этот третий фашист сильно сопротивлялся и кричал. Разведчики заткнули ему рот варежкой и, наверное, повредили голосовые связки.
Я положил трубку. Все же как не везло! Впрочем, возможно, что пленный утратил дар речи от испуга? Такое с гитлеровцами не раз случалось, особенно если они были виновны в расправах над мирными жителями и страшились возмездия. Так или иначе, но и этого «мычащего фрица» нужно было немедленно отправить в штаб армии.
Вскоре вместо Чернышева комиссаром нашей дивизии был назначен полковой комиссар Сергей Николаевич Зубков. Участник боев на озере Хасан, где за отвагу он был награжден орденом Красного Знамени, Зубков понравился мне с первого взгляда. Оказалось, что он имел большой опыт работы в войсках, отлично знал военную педагогику и умел проводить ее в жизнь не только среди бойцов, но и среди офицеров, благодаря чему быстро завоевывал авторитет.
Как человек он показался мне простым, отзывчивым и открытым, и вскоре я убедился, что комиссар действительно был таким. Не теряя лишнего часа, он энергично включился в работу: приступил к изучению офицерских кадров; детально ознакомился с историей боевых действий каждого нашего полка; беседовал с младшими офицерами и бойцами; старался побывать на всех собраниях, узнать, о чем говорят люди, чем живут, чтобы улучшить боевую деятельность дивизии.
Тщательно занимался он бытовыми нуждами воинов, интересовался их перепиской с родными и знакомыми, глубоко вникал в существо военной подготовки личного состава подразделений и частей и организацию системы обороны.
В те дни к нам прибыл коллектив артистов Центрального Дома культуры железнодорожников под руководством композитора Дмитрия Яковлевича Покрасса.
Не знаю, о чем увлеченно и долго говорил с композитором наш комиссар, но когда в героической балладе прозвучали имена наших славных разведчиков Обухова, Кокушкина, Некипелова, — радостное удивление воинов было столь велико, что своды здания, в котором проходил концерт, казалось, вот-вот обрушатся от гула и грома оваций.
Великое дело — песня! Раздольная, полная силы и удали — русская; задумчивая или насмешливая и озорная — украинская; нежная и призывная — белорусская; то печальная, то лихая — грузинская… Словно живительная волна смывает она, песня, груз усталости с сердца солдата, и, смотришь, как будто моложе
