Пуговица

требовали пиво, лед, шампанское.

Около полуночи я склонила голову на стол и почти задремала, когда в кухню зашел тот гость. Вид у него уже был довольно растрепанный. Он оглядел кухню.

— Хорошенький домик…

Я не могла поддерживать разговор. Я вообще еще не привыкла разговаривать.

Гость сел напротив и снова вперился в мое лицо пристальным взглядом.

— Где-то я тебя видел.

Мне казалось, что я, как листик, лежу на стекле под окуляром микроскопа — даже почувствовала, как во мне в беспорядочном броуновском движении забегали какие-то молекулы. Он опять взял меня за кончик подбородка и повертел влево, вправо. Я дернулась, сбросила со стола корзину с хлебом. А когда подняла ее с пола, он уже удовлетворенно улыбался, закуривая сигарету:

— Вспомнил! Такие зеленые глаза можно увидеть раз в жизни…

Он курил, выдерживая многозначительную паузу, не сводя с меня холодных глаз.

— Я видел твою фотографию в метро, когда посещал столицу… Вряд ли я ошибся, у меня хорошая память на лица. Тебя разыскивают.

Я не могла, не могла говорить…

— А ты, — продолжал он, — не хочешь, чтобы тебя нашли. Это любопытно…

Я попыталась встать и уйти, но он удержал меня за руку и усадил на место.

— Итак, ты что-то натворила. Что же?..

Держа меня за руку, он подсел ближе. Я с трудом выдерживала его прикосновение. И не только потому, что оно было наглым и настойчивым, — я пребывала в том состоянии, когда любое человеческое прикосновение вызывало отвращение. Я могла гладить собак, держать на руках кошку, кормить рыбок, птичек, стерпела бы, если бы на грудь мне вползла крыса или уж, но от прикосновения чужих рук у меня мутилось в голове. Ночь начала заполнять мозг. Он слегка потряс меня за плечо:

— Ну-ну… Зачем так волноваться? Все решается мирным путем. Расслабься… Я тебя не съем…

Он делал большие паузы между фразами, и от этого становилось еще страшнее — каждое слово казалось значительным, будто незнакомец знал обо мне все.

— Мне правда не интересно, кто ты и откуда. Если ты боишься, значит, есть на то причины. Я их выяснять не буду. — Он снова помолчал несколько секунд. — Но если есть такие причины, их нетрудно установить. Логично? Тем более мне, — он сделал особый акцент на последнем слове, — это очень просто сделать.

И-и-и-е-е-ла-а-ну-у-ум…

— Итак, — продолжал он, не зная, с кем имеет дело, — мы удачно встретились: в нужное время да еще в нужном месте. И должны помочь друг другу. Предлагаю: услуга за услугу. Согласна, куколка?

Мне захотелось выть долго и протяжно. Плоская теплая ладонь поглаживала меня по колену, и отвращение от этого прикосновения было так велико, что я не могла понять, о чем идет речь.

— В общем, так, — рука остановилась и осталась лежать на моем колене, как раскаленное дно сковородки, — мне нужны кое-какие документики твоего хозяина. Собственно говоря, ради этого я сюда и пришел. Я тут уже все осмотрел — сверху ничего! Скорее всего, они — в сейфе. Вот их ты мне и достанешь. И я забуду о твоем существовании. О'кей? Или ты хочешь денег? Скажи — нет вопросов!

3

Тут стоит рассказать об одной особенности, которая была свойственна мне всегда и которую я считала естественной. И теперь это стало просто спасением: все, что я не могла или не хотела воспринимать, закрывалось картинами, возникающими в моем воображении. Они всегда были разными. Сейчас, чувствуя чужую руку на своих дрожащих коленях, я видела вокруг себя нечто совсем другое. Старинную комнату в викторианском стиле, с камином. В центре комнаты в массивном кресле, спиной ко мне, сидела рыжеволосая девушка в зеленой накидке и алой атласной юбке. Ярко-желтые тени пульсировали в ее волосах. Мне захотелось пройти дальше, чтобы увидеть лицо сидящей. Но потом я поняла, что не стоит этого делать: нужно рисовать именно с этой точки, с порога… И использовать только чистые цвета. Я думала: кто она, эта девушка у камина, почему она одна? Почему в уголке не сидит за вышиванием компаньонка, нет клетки с попугаем или белого пуделя?

Картина растаяла лишь тогда, когда я почувствовала его губы на своей шее. В этот момент в кухню влетела Вера. Вид у нее был воинственный.

— Все понятно! — закричала она и сбросила со стола стаканы и фужеры. Они разлетелись на мелкие кусочки. На шум прибежала Люси. Обе принялись что-то кричать…

Мне было все равно. Я не могла больше нырять в пучину человеческих страстей. Поднялась и пошла к себе. Как во сне, поднялась по ступенькам на «антресоли» и легла на кровать. Очень болела голова.

Любовь — это больно. Когда она уходит — остается память тела. И эта память делает невыносимыми другие, новые отношения. Вот почему я думаю, что человек должен жить один. Навязывать другому свою волю, привычки, комплексы, неудовольствие, вкусы, образ жизни — противоестественно. Желать от другого повиновения, подчинения и максимального откровения — подло. Если бы я поняла это раньше…

Когда-то давно я читала скучный роман Фаулза — «Женщина французского лейтенанта». Сначала он показался мне затянутым, надуманным и приторным. Главная героиня была притянута в него за уши из другого времени: молодая женщина, жаждущая свободы и идущая к ней через обман и страдания. Откуда было взяться такой в Викторианскую эпоху! Потом я поняла, что мастерское описание времени, природы, истории — лишь окантовка, которой гениальный романист очертил одну идею. Она укладывается в короткий лозунг: «Люди, вы свободны!» Но страх и иллюзии, навеянные воспитанием, привычками, всем тем, что присуще роду человеческому, гонят нас друг к другу, как волны океана. И ничего с этим не поделаешь…

Я отвлекаюсь, прости. Но, тогда, следуя за клубком, который разматывался у меня под ногами, я о многом передумала и многое поняла. Мысли и картины, возникающие в моем мозгу, не давали впасть в отчаяние.

Тем более что через несколько часов после инцидента на кухне я шла по предрассветному городу — совершенно свободная, все в тех же джинсах и кожушке. Избитая и… счастливая. Начинался новый день. И мой обостренный нюх больше не улавливал едкого запаха умершей любви.

Город между тремя и четырьмя часами утра — потрясающее зрелище! Он лежит, как темный зверь с рыжеватыми подпалинами на боках, и чуть слышно вздыхает во сне. Его шкуру не терзают тысячи каблуков. Он принадлежит только себе и своим снам. Мне даже захотелось смеяться. Странное и сладкое чувство. Я забрела в сквер, забилась в дальний угол и опустилась на скамейку. Деревья с уже проклюнувшимися листочками обступали меня со всех сторон, из-под бурой корки земли с шелестом пробивалась трава. Я задремала, а когда открыла глаза, было уже утро и взрыхленная земля вокруг скамейки действительно зеленела тоненькими ниточками травы…

Умылась я, по давней привычке, в привокзальном туалете. Полезла за носовым платком в карман старых джинсов и вытащила оттуда все, что там было. Оказывается, у меня было еще немного денег и какая-то пластиковая карточка с именем «Джошуа Маклейн»…

Город еще не до конца освободился от серых цветов. Мне вдруг ужасно захотелось других красок, другого воздуха. Я отдала свой кожушок какому-то привокзальному старику и купила билет в общий вагон крымского поезда…

4

В общих вагонах всегда пахнет вареными яйцами. Тут начинают есть, как только тронется поезд. Расстилают газеты, выкладывают на них горку яиц — на всю семью — и стучат, стучат ими о стол. Неприятный запах заполняет все пространство, под ногами хрустит скорлупа.

Несмотря на то что сезон только начинался, в вагоне было полно людей. Я сразу же залезла на третью полку и укрылась с головой плотным одеялом — спряталась от этих запахов, разговоров, взглядов.

…Южный город встретил ароматом кофе и меда, криком чаек, многоцветием и гулом восточного базара. Но главное, конечно же, море! Оно было где-то совсем рядом, за каменным парапетом набережной, — огромное, сине-зеленое, все завитое молочно-белыми «барашками». На море меня