Начальное оборудование студии состояло из двух огромных магнитофона «Тембр», обладающих студийным качеством, но имеющих все те же две дорожки, правда, в варианте их параллельного использования в одном направлении выходило уже в два раза больше. Они обладали новым для нас свойством – писать можно было одновременно на все четыре дорожки и на всю ширину пленки. А это уже кое-что. Почти как у The Beatles в их шестидорожечном варианте.
Второе отличие от любой другой студии тех времен состояло в пианино, превращенном, так же как и в своё время на Песках при помощи кнопок, в honky-tonk piano.
Для профессионалов расскажу – для получения такого эффекта необходимо запастись коробкой металлических кнопок и методично воткнуть их в каждый молоточек, что ударяет по струнам, в том месте, где он соприкасается непосредственно с этой самой струной. Желательно по две! От этого звук становится с металлическим привкусом и первоначально начинает напоминать клавесин, но если разыграться всерьез, то выходит клавесин с этаким драйвом. Чем honky-tonk piano и является.
Напомню, что клавесин – инструмент щипковый и достоинствами пианино, типа piano и forte не обладает, а посему и звук его до очарования красив, но ровен и спокоен как протвинь для пирога.
Следующим сумасшедшим по тем временам свойством студии были две раздельные комнаты – одна для магнитофонов и звукорежиссёра, другая для микрофонов, инструментов записи и музыкантов. Это очень важное подспорье психологического свойства. Самое труднопреодолимое свойство любой многоканальной студии – тишина. Отсутствие общения с другими музыкантами, наушники, заменяющие любой контакт и, что самое главное, магнитофон, который фиксирует малейшие шероховатости твоего исполнения уже в студийном качестве. К такому быстро не привыкнуть.
И это меняло всю картину, что была раньше. Приходилось учиться всему с нуля. Как стоять, как располагать микрофон.
Для флейты например никак не подходит стандартное положение, которое мы занимаем, когда подходим к микрофону.
Основной принцип звукоизвлечения этого инструмента заключается в том, что струйка воздуха, которую вы направляете в сам инструмент, касаясь его делится на две равные части и одна остается в нем и рождает звук, другая же улетает в воздушное пространство. Так вот если логически рассудить, то это самое пространство и занимает микрофон, стоящий перед вами и он ловит тот ветер, что вы создаете, а звук, который производит на свет ваш инструмент, ему уже почти не уловим.
Вот и выходит, как не старайся – все без толку. Если же сместить микрофон чуть вправо, подальше от «ветренной» дырочки, то новая проблема – начинают стучать клапаны, на которые ты нажимаешь и флейта превращается ещё и в барабан… Короче, как не подойди, то с точки зрения звукозаписи – сплошные «но»!
Что там говорить – для Chick Corea перед концертом в Лозанне восемь часов устанавливали микрофоны к роялю, чтоб записать концерт. Это только для одного рояля! И больше ни для чего! Я не помню когда мы в эти дни ели. И что? Тот кто ел, может и помнит, я – нет. И не помню, и не ел, наверно.
Как мучился Сева со своей виолончелью, чтоб добиваться примерно того же – чистого виолончельного звука. Его инструменту досталось больше всех. Его не единожды сверлили сверлом, чтоб вставить туда проводки и приделать всякие штуки, типа звукоснимателей или приборчиков, называвшихся тогда – потенциометрами. Это давало возможность управлять громкостью и тембром виолончели, а заодно делало Севу самым загадочным человеком на сцене, поскольку он был обладателем самого таинственного инструмента во вселенной.
Глава 10 «Дай мне напиться железнодорожной воды…»
Зима «Железнодорожной воды» проходила в Комарово43. Там на весь снежный период Боря снимал дачный домик. Очень полезно и для здоровья, и для творчества, и просто так… Кому, как не городскому жителю, понимать прелесть такого положения дел. Кроме свежего воздуха, принцип загородной жизни даёт возможность полностью посвятить своё личное время себе, а точнее сохранению собственной персоны ну, например, от холода.
Не думайте, что в те времена под Ленинградом были такие дачные строения, как теперь – из камня, на много этажей, с водопроводом, канализацией и телефоном (сотовых ещё не изобрели). Нет! Простая, практически фанерная конструкция – летний домик, без душа и ванной, но с дровяной печкой – вот и все что включала в себя вся конструкция.
С первого же мгновения, как вы только добирались до него каким-нибудь декабрьским или январским вечером, вашим основным занятием становится не телевизор, которого к тому же и нет, а поддержание очага. Прямо романтика шестидесятых. Но я что-то не о том…
Частыми гостями этой зимней обители обители были и мы. Приезжали кто как мог и когда мог. У дома постоянно возводилась снежная «спец» баба, причем чаще в вечерне-ночное время и людьми, одетыми примерно так же как и она, только без ведра, метлы и морковки.
До утра этот языческий символ скорее всего не доживал, а его создателям доставлял бездну радости, как своей постройкой, так и последующим разрушением. Причем разрушение было и символическим и фактическим одновременно, сопровождалось ритуальными танцами, пением и приношением даров – кого- нибудь окунали в сугроб…
Ночью дом натапливался Борей до такой степени, что было мало понятно – мы у печки или мы в печке, и что тогда горит – поленья на жаровне или мы становимся плазмой?
Любая зима славна не только морозами, но и праздниками, типа Нового Года. Вообще это интересное время года. В наших широтах исторически сложилось, что весна, лето, и осень – время работать, да так, чтоб зиму прожить беззаботно. Что-то сажать, растить, собирать…
И все это для чего? А вот для чего – спрятаться в какую-нибудь норку, типа описываемой выше, и в ус не дуть. Хлеба, питья вволю, а там хоть «трава не расти»!
А вот в Африке, например, не только не бывает снега, но и никакой зимы, кроме как календарной. Там и бабы, не «снежные», а самые что ни на есть настоящие. И печь им весь день топить незачем. Ни к чему поддерживать огонь, что б не замерзнуть. Нет, мы здесь на этом самом большом куске суши так хватаемся за жизнь, что нам уже никуда не хочется больше – нет времени. Мы настолько увлечены вопросами выживания, что подумать о чем-либо другом, уже нет никаких сил. А зря…
Зато ритуальная часть жизни у нас весьма богата. Очереди в магазин, проезд в общественном транспорте, решение коммунальных проблем, споры по службе и многое, многое другое, что занимает все свободное от сна время.
А сон, как известно, самое правильное состояние нашего разума. Сон – это наше общение с Богом.
Но и сна мы себя лишаем при первой же возможности, меняя единственно возможное для этого время, т.е. ночь, на безудержное веселье или наоборот, но такое же безудержное.
Выходит, что зима, это время, когда можно достойно оттянуться после продолжительного деятельного лета, а что мы делает летом?
А отдыхаем тоже, только с удвоенной силой, после продолжительной и трудной зимы, а она всегда «трудная», для каждого по-своему. И мы опять отдыхаем. Круг замыкается. Жить становится весело…
Так вот Новый Год 80-81 произошел для нас именно в этом месте, т.е. в Комарово, но основные музыкальные события этих суток случились чуть позже, когда я днем уже первого января нашел в себе силы и отправился в город, навестить остальную часть группы. А именно – Женьку Губермана, который остался праздновать это событие в доме Игоря Бутмана44.
Игорь жил в Веселом поселке45 – жители Питера отлично понимают что это за место – не пугайся читатель, это только название местности такое, к чувству юмора его жителей это не имеет никакого отношения. Они суровы и исключительно по-пролетарски справедливы в своих проявлениях. Именно с этим участники описываемых событий и столкнулись.
Я приехал в город и нашел указанный Женькой адрес уже под вечер. Начинало темнеть первый раз в наступившем 1981 году. Поднялся на нужный этаж и позвонил. Никакого движения на мой звонок не последовало. Я позвонил вновь. За дверями стояла полная тишина – ни музыки, ни разговоров, ни движения. Я продолжал звонить, резонно предположив это лучшим в моем положении – ехать ни с чем домой не хотелось. И в тот момент, когда терпение стало иссякать, а перспектива скорого окончания праздника начала вполне конкретно вырисовываться, за дверью вдруг раздался не очень уверенный голос Женьки: «Кто там?» Я радостно подал голос и был немедленно впущен внутрь.
