за которым он столько пробегал. А парень, видимо, забыл обо всем на свете, в восторге хлопал по колену и чуть ли не на весь зал кричал:
— Во дает. Бей их, легавых!
После сеанса Ленька горько вздохнул:
— Живут же люди! Мне бы такой кнут. Ну, ладно, идем, что ли. Да ты не бойся, не убегу.
В тот же день Дорохов вместе с Арзубовым по показаниям задержанного отыскали большую часть украденных вещей. Они были ловко спрятаны, и собирать их пришлось в разных тайниках. То на берегу Ингоды под штабелями бревен, то на окраине города в сосняке, прямо в снегу.
— Вот как, брат, бывает, — посмеивался Арзубов. — Если бы в кино с Туеском не сходил, долго бы мы искали эти вещи. Ведь он упрямый, дьявол, уперся бы, что нет у него ничего, и валандайся с ним.
— Знаете, Николай Савельевич, там в кино мне его жалко стало. Бегал, искал заядлого воришку, а посмотрел на него — маленький, неустроенный какой-то. Вот и подумал: когда он теперь в кино попадет? Дадут-то ему срок большой. Свет погасили, сижу и дрожу. А ну как он кинется бежать? А потом вижу: смеется, переживает, глаз от экрана не отводит.
— То, что в этом воришке ты человека увидел, — это, Саша, неплохо, — заключил Арзубов.
…Дорохов шел в управление, прикрыв лицо рукавицей. Встречный ветер хлестал снежной дробью, забирался за воротник и в рукава. Возле сквера он увидел людей, собравшихся в круг возле укрепленного на столбе громкоговорителя. Саша прислушался: война! «Белофинны напали на нашу границу»… Не дослушав, он побежал в управление, по пути припоминая границы. Балтийское море, Финский залив, а дальше? Со школьной скамьи остались в памяти обрывки сведений: Финляндия — страна озер, население около пяти миллионов. «Чего же хочет эта маленькая страна от нас?» В газетах, правда, ему приходилось читать о каких-то укреплениях, именуемых линией Маннергейма, воздвигнутых финнами на границе. Видно, это дело рук немецких фашистов. Запыхавшись, он вихрем ворвался в управление и бросился к Арзубову.
— Николай Савельевич, что с Финляндией, расскажите.
— Идут боевые действия. Нам велено быть на казарменном положении по законам военного времени.
Потянулись дни, полные тревожного ожидания. Саша волновался, что от отца нет писем. Каждое утро первым делом бежал в киоск за газетами. Как там война? Писали, что Красная Армия вела бои с белофиннами на их территории. В газетах печатали репортажи о боевых эпизодах, о советских лыжниках, о финских снайперах-«кукушках», устраивающих засады на деревьях. Там люди дрались, мерзли в снегах, а здесь приходилось бегать за жульем…
НА НОВОМ МЕСТЕ
В середине января тысяча девятьсот сорокового года Дорохова вызвал начальник областного управления милиции. Усадил против своего стола, напомнил политическую ситуацию в стране и объявил, что есть мнение направить его, Дорохова, начальником уголовного розыска в город Петровск-Забайкальск, что в четырехстах километрах от Читы на запад.
— Нужны там грамотные и энергичные работники, а мы считаем, что ты с этой должностью справишься. Да и к родителям-то там поближе, до них — просто рукой подать. Хоть изредка, но сможешь повидаться…
Перед отъездом его долго инструктировал Торский. Пообещал, что, как только выкроит время, приедет сам и поможет ему на месте.
— Ты знаешь, какой это город? Там жили замечательные люди — декабристы. Обязательно поинтересуйся… С делами сразу начинай разбираться. Сам изучи все нераскрытые преступления. Присматривайся к ребятам, советуйся с Простатиным. Есть там такой работник. Правда, с грамотешкой у него слабовато, но опыта не занимать. Начальник милиции Сидоркин — умница, дело свое знает. Если что не так, звони. И приехать я тебе разрешу, как понадобится. Не кручинься, козаче, — шутливо закончил Торский и уже серьезно добавил: — Учителя у тебя были правильные, уверен, что справишься.
Петровск-Забайкальск, серый, низкий, рубленный из кедра и лиственницы небольшой город, раскинулся в стороне от железнодорожной станции. Начальник районного отдела Сидоркин, пожилой, интеллигентного вида человек, прочитал направление, тяжело вздохнул:
— Уж больно вы молоды, дорогой мой. Я просил опытного, знающего дело, а они что там — смеются? У меня у самого таких-то хватает.
— Я к вам не просился, — угрюмо ответил Саша. — Хотел в Чите остаться, а мне приказали: поезжай. Анатолий Никодимович Торский говорил, что вы будете рады и уж во всяком случае поможете… А сейчас думаю, куда будет лучше, если вы на моих документах напишете отказ. — Саша встал, подошел к окну и неожиданно для себя сердито выпалил: — Шел я к вам и думал, что хоть доброе слово скажете за помощь. Украденных вещей почти на десять тысяч вернули в ваш магазин из Иркутска. Все полностью. А раскрыл эту кражу… — Саша не договорил и неопределенно махнул рукой.
— Да не сердитесь вы, Дорохов. — Начальник милиции тоже подошел к окну. — Ведь и меня понять можно. А за магазин спасибо. Понимаешь, хотел взрослого помощника… Ладно, сейчас приглашу твоих будущих подчиненных, представлю — и иди, принимай дела. Там посмотрим, что из этого получится. Завхоз тебе жилье подыщет. На комнату или там квартиру не надейся, а угол или боковушку в хорошей избе найдем.
Двое из работников уголовного розыска — Степан Простатин и Федор Дыбов — оказались старше Дорохова. Было им, наверное, под сорок. Иван Зиновьев и Николай Акимов — почти ровесники Саши, ну самое много, на год постарше. Они поступили в милицию, несколько месяцев назад демобилизовавшись из армии. Возраст пятого, проводника служебно-розыскной собаки Варфоломеева, Саша не сумел определить. Рыжий, круглолицый, низенького роста, ему можно было дать и двадцать пять лет и на десять лет больше.
Знакомство было коротким. Сидоркин представил Дорохова и объявил, что уголовный розыск работает плохо.
— Заворовали город, а они топчутся на месте. Принимайте дела, Дорохов, и в первую очередь обратите внимание на нераскрытые кражи.
Размещался уголовный розыск в трех комнатах: та, что побольше — проходная, из нее две двери вели в маленькие комнатенки. Одна из них предназначалась для начальника.
Саша присматривался к своим новым сослуживцам и невольно уловил усмешку в глазах старших. Оба они говорили преувеличенно почтительно, но в их тоне явно сквозила ирония.
«Ладно, — подумал Дорохов, — поживем — увидим».
В первый же день его определили на квартиру к пожилой женщине. В большом, крестом рубленном доме она жила одна. Гликерия Дормидонтовна согласилась за десятку в месяц уступить Саше боковушку. В доме было чисто, тепло, в зале стояли два фикуса, а на подоконниках в глиняных горшках цвела герань. Пестрые половики домотканой выделки прикрывали крашеный, желтый, «под яичко», пол. В просторной кухне на столе шипел самовар. Хозяйка в длинной, до пола, широченной юбке, в кофте в мелкий горошек с какими-то крылышками на плечах, подвязанная платком с кикой спереди, выглядела приятно. Она зорко оглядела постояльца, пригласила чаевничать.
Едва взглянув на головной убор хозяйки, Саша понял, что она настоящая чалдонка, да еще из староверов. Когда Саша выпил пузатую чашку чая, Гликерия Дормидонтовна попросила:
— Ты уж, Дмитрич, не обессудь, но табачного дыма в дому не терплю. Так что ты табак смолить на двор выходи.
— Не курю я, Дормидонтовна.
— Почто так? Теперь все, не то што молодь, а старики и те засмолили.
— Не привык. От меня одно беспокойство: поздно домой приходить буду.
— Гулять почнешь?
— Нет, мать, работать.
