Мы и фельдмаршал Манштейн
Прифронтовое село. Оно спит. Но спит тревожным, вполглаза сном. Пожалуй, даже не спит, а дремлет, как солдат в окопе, которому разрешили передохнуть часок, другой перед наступлением. По-за хатами темнеют окопанные танки, дымят полевые кухни, звенят сбруей потревоженные чем-то кони, слышатся ворчливые голоса ездовых.
Навстречу нам, неся воду в гофрированной металлической банке из-под немецкого противогаза, шествует ветхий дед в валенках и солдатской шапке.
— Дедуль, как село называется? — спрашивает его Назаренко.
— А Шопино, милый, Шопино…
— Как, как?
— «Шэ» первая буква, «шэ». Шопино.
Понятливый дед. Сразу догадался, почему вся рота захохотала.
— И назовут же, — качает головой Семен. — Да и то: в нашем районе есть Старые Бердуны и Новые Бердуны…
— А вот в нашем районе, — не оборачиваясь говорит Лобанок, — один мужик врал, врал да и умер.
— Ей-богу, правда, старшина.
Мы опять хохочем. Ротный останавливается, приказывает прекратить шум, хотя сам смеется вместе с нами.
Передовая недалеко, километрах в пяти. Уже видны поминутно взмывающие в черное небо ракеты, слышится приглушенный стук пулеметных очередей.
За селом справа и слева от дороги темнеют силуэты тяжелых гаубиц-пушек. Около них с фонариками в руках ходят артиллеристы. Гаубицы-пушки глубоко окопаны, как и все, что мы видели на последних тридцати километрах к фронту.
Один оборонительный рубеж на нашем пути сменялся другим. Противотанковые рвы, траншеи, отсечные позиции, дзоты, деревянные надолбы. Сколько тут земли перелопатили руки стариков, женщин и подростков! Лобанок говорит, что за всю войну не видел столько укреплений. Правда, нашего брата, красноармейца, на этих укреплениях пока не видно, но ведь строили же их для кого-то.
— Верьте слову, большое дело здесь заваривается, — подытоживает наш разговор Лобанок, когда мы в последний раз останавливаемся на привал у противотанкового рва и проводим, как обычно, солдатскую рекогносцировку оборонительных сооружений.
Рубежи остались позади, а мы все идем и идем. Интересно, который же из них наш? Ведь наверняка на штабных картах уже нанесена красная дугообразная линия со стрелкой и тремя поперечными черточками на ней. Эта красная линия — мы, третий стрелковый батальон. Она уже опоясала на карте какую-либо высоту, ощетинившись копьецом стрелки в сторону противника. Знать бы, где она, эта высота!
Мы идем медленно, вразвалочку, по-пехотному. Говорят, таким шагом можно идти очень долго и без устали. Впрочем, нам идти уже недолго: все равно скоро в фашиста упремся, как телега дышлом в ворота.
Километра через полтора перестраиваемся в линию ротных колонн, потом взводных и начинаем медленно спускаться под гору. Затем переходим вброд речку и снова поднимаемся на высоту. Это и есть наша. Находившиеся здесь пехотинцы гвардейской дивизии «потеснились» и уступили место нам. Как бы сказал командир высокого ранга, тактическая плотность обороняющихся на этом участке увеличилась вдвое.
Случается же такое! Второй раз попадаю на фронт и опять во второй эшелон. На этот раз — своего стрелкового полка.
По прямой мы находимся от противника ровно в трех километрах, прикрываем стык между первым и вторым батальонами.
Если враг, распроклятая его душа, вздумает наступать и прорвется в этот самый стык (что он делать любит и умеет), мы должны угостить его промежду глаз. В моем понятии это и есть задача второго эшелона. Пулеметный взвод старшины Лобанка придается седьмой стрелковой роте. Таков приказ комбата, и отныне будем действовать только с ней как ее главная огневая сила.
Первое, что делаем на занятой позиции, — заваливаемся спать. Прямо в окопах, расстелив шинели и плащ-палатки.
Почему именно спать? На это есть две причины. Во-первых, в темноте все равно ничего не видно, что делается перед фронтом обороны, во-вторых, наше командование от сержанта Назаренко и выше еще не разобралось, что тут к чему. А какой уважающий себя солдат во все времена не использовал таких обстоятельств, чтобы «послушать, как растет трава?»
Но командиры тоже не лыком шиты. Едва успеваем завести первые рулады, как Лобанок поднимает взвод и приказывает приступить к отрывке глубоких ниш в стенках траншеи. Дело в том, что блиндажи, которые оставили нам предшественники, в состоянии надежно укрыть лишь от солнечных лучей. А так как леса поблизости нет, накатов делать не из чего, то самым надежным укрытием в таких условиях может стать лишь глубокая, узкая яма в стенке траншеи, по-научному — ниша.
Немцы такие ямы называют «лисьими норами». Штука не хитрая, а чтобы поразить укрывшегося в ней человека, нужно, как минимум, прямое попадание солидного снаряда. Если же учесть, что грунт здесь довольно тверд, то мы имеем возможность соорудить укрытия, вполне достойные бойцов красной пехоты.
Рассредоточиваемся по траншее и приступаем к делу. Моя «нора» около самой пулеметной площадки. Поплевав на ладони, становлюсь на колени и начинаю долбить лопаткой землю. Она поддается с великим трудом. И все-таки мне легче, чем Реуту, копающему правее меня, за уступом площадки. Кеше при его пространных габаритах придется вырыть настоящую медвежью берлогу.
К рассвету успеваю справиться с работой едва ли на треть. А вот Лобанок и Назаренко уже выкопали себе укрытия. Старшины даже не видно, он весь «ушел» в нору, и лишь вылетающие из нее комья земли напоминают, что Лобанок все еще занимается проходкой своего подземного сооружения. Не человек — сплошной устав. Но это и хорошо, все-таки есть с кого брать пример. И хороший пример, говоря честно.
Первый день пребывания на фронте проходит на редкость «мирно». В сознание незаметно вкрадывается мыслишка о том, что предположения нашего взводного — всего лишь плод его неуемной фантазии. Мы буквально бездельничаем. Даже ходим по своей высоте в нарушение приказа в полный рост, благо немецкие пулеметы до нас не достают.
Зато второй день, вернее, его половина от полудня до заката, для первого эшелона полка выдалась тяжелой: немцы вдруг предприняли атаку переднего края обороны. После короткого, но мощного огневого налета они попытались ворваться в наши первые траншеи силами специально выделенных разведбатальонов, поддержанных танками.
Успеха, как говорится в оперсводках, они не имели, хотя первый и второй батальоны понесли некоторые (опять, как в оперсводках) потери.
Настала ночь 5 июля 1943 года. Основательно поужинав пшенкой с тушенкой, располагаемся отдыхать (спать, как сказано даже в уставе) прямо в траншеях, около пулеметных площадок. В блиндажик с накатом, предохраняющим от солнца, никто, конечно, не идет. Там душно и пахнет махрой, что для некурящих — вещь неприятная. Реут лежит рядом со мной, закрыв голову пилоткой. Засыпает он моментально, и я невольно завидую этому.
Вскакиваем среди ночи. От грохота высота словно бы покачивается из стороны в сторону. Бьет наша артиллерия. Плотным поясом мелькающих огней светится ближайший тыл обороны, над головами свистят снаряды, окопы противника в мгновение ока покрываются желтоватыми вспышками разрывов.
Ничего не понимаем, хотя оружие привели к бою. Ждем наступления немцев, а тут с нашей стороны началась настоящая артподготовка, после которой в самый раз подхватывать свой «станкач» и двигаться в атаку, несмотря на кромешную тьму.
