«за», ее заместитель по идеологической работе Дубова, коротко стриженая, из старых комсомолок, была наотрез против. «Как можно? Как можно?» - всплескивала она веснушчатыми руками.
На правах арбитра секретарь райкома партии властью своей запретил печатать эту, как он выразился, «вреднейшую для огласки симфонию».
- Зачем злить рабочих? - резюмировал он. - Подбивать их на бунт, что ли? Вы забыли: идет война, решаются судьбы мира, а вы тут с какими-то распрями! Статью примем к сведению, разберемся, кого надо - поправим.
- Вот так-то, Ефим Моисеевич, - заключил Гапченко, пересказывая беседу в райкоме. - Ничего не поделаешь. Выше крыши не прыгнешь!
Ефим был взбешен.
- Почему «выше крыши»? Разве райком - крыша? А Московский комитет партии? А ЦК?..
- Не кипятись, Ефим, - почему-то на «ты» обратился к нему редактор. — Все это не так просто.
Ефим тут же направился к парторгу ЦК на заводе.
- Очень важную работу вы провели на комбинате, написали замечательную статью, - встретила его Горина.
- Что толку, - хмуро ответил Ефим, - если ее не хотят печатать.
- Конечно, обидно... Но и в ЦК не советуют ее публиковать.
- И в ЦК? - недоверчиво переспросил Ефим.
- Да.
- Очень странно, - сказал он упавшим голосом, - как же мы с вами будем работать по- коммунистически? Ведь так, кажется, вы меня благословляли, Зоя Александровна?
Горина ничего не ответила. Он попрощался с ней и ушел.
Вся история с комбинатом питания кончилась без особого шума. Гора родила мышь. Заведующая столовой Жмотина стала козлом отпущения, ее осудили: два года лишения свободы; работницу- хлеборезчицу перевели в цех, к станку. Директору комбината питания Грызо объявили выговор по партийной линии. В сравнении с преступлением наказание было смехотворным.
Для себя Сегал сделал важное открытие: по сравнению с довоенным временем народных захребетников расплодилось несравнимо больше. И если в мирное время заведующий какой-нибудь столовой воровал в одиночку и только для себя, то теперь воры похищенным делятся с людьми вышестоящими, делают их таким образом своими сообщниками, а значит, и защитниками. А в итоге - добиваются личной неуязвимости. Ефим понял: перед ним новое явление в социалистическом обществе: организованное групповое воровство, столкновение с которым в определенной степени опасно. Удобнее, просто благоразумнее, пойти вспять. Вспять?! Ну, нет! Сегал не рак, пятиться не в его природе.
Глава четырнадцатая
Алевтина Михайловна Крошкина оказалась самой общительной и нескучной в редакции. Всем своим видом, манерой разговаривать, пританцовывающей походкой, маленькими, но очень дорогими украшениями, даже покроем одежды, она словно рекламировала: «Смотрите, мужчины, вот я какая: игривая, пикантная и прехорошенькая». И впрямь, несмотря на ее, по меркам Ефима, заурядную внешность, Алевтину окружала толпа обожателей. Поклонники то и дело звонили ей по городскому телефону, частенько заходили в редакцию и ее заводские вздыхатели. Все одинаково звали ее Тиночкой, целовали ручку, она всем мило улыбалась.
Стол Ефима стоял напротив стола Крошкиной, и он был невольным свидетелем Тиночкиного сердцеедства. Последние дни он почти не покидал редакцию: после бурной и трудной работы на комбинате питания получил спокойное задание - написать очерк о директоре заводской школы рабочей молодежи в связи с его шестидесятилетием. Ефиму хотелось без сюсюканья, тепло рассказать о просто хорошем человеке. На бумаге так почему-то не получалось... А тут еще Тиночка.
- Ефим Моисеевич, - полюбопытствовала она, - сколько вам лет?
- Двадцать восемь.
- О, вы совсем еще юнец! А я уже старушенция, - кокетничала Крошкина. - Мне скоро тридцать стукнет. Вы разрешите звать вас Фимой? Не обидитесь?
- Нисколько.
- А меня зовите Тиной, как все. Мне так больше нравится.
- Хорошо, - суховато ответил Ефим, - буду звать вас Тиной, как вам будет угодно.
Тиночка надула румяные щечки, состроила обиженную мину.
- «Хорошо», «как вам будет угодно», - передразнила она, - ишь ты, какой серьезный, ни дать, ни взять, бука!
Ефим оторвался от работы, посмотрел на Тину и рассмеялся.
- Вот так-то лучше, вас очень красит улыбка, - сказала Тина игриво, - и молодит... Совсем мальчик. Будьте всегда таким, и тогда вы мне понравитесь. Вы хотели бы мне понравиться? - Тина старалась его околдовать блеском васильковых глаз, дразнящей улыбочкой.
«Как будто ей это очень нужно, - с неприязнью подумал Ефим. - Жажда покорять - неуемная. Как ей не надоест бесконечно флиртовать?» Между тем его самолюбие задел тон Тиночки, в котором слышалось не очень-то замаскированное равнодушие. Так, слова-побрякушки... Он молчал, не отвечая на ее вопрос.
- Так хотите вы мне понравиться или нет? - допытывалась Тиночка.
- А если хочу, что тогда?
- Тогда постарайтесь, может быть, вам удастся.
- Вы, верно, шутите...
- Не шучу. - Она почему-то погрозила Ефиму указательным пальчиком. - Смотрите у меня!...
Зазвонил городской телефон. Крошкина взяла трубку.
- Володя! Здравствуй! Куда ты пропал? Я по тебе безумно соскучилась, - сыпала она пустые слова. -A-а! Работа!.. Смотри же у меня!.. В кино? Когда?.. М-м-м.. Последний сеанс... - Тиночка заколебалась на мгновение. - Можно, зайди за мной... Договорились, пока.
Разговор Тиночки с неизвестным Володей чем-то задел Ефима. Неприятное чувство, похожее на ревность, зашевелилось в нем. «Фу, чушь какая-то, - разозлился он, - ведь она мне даже не нравится».
Приближался новый, 1945-й год. Встретить его со стопкой водки или с бокалом вина, пусть не ахти какого - сладенького или кисленького, поводов было немало. Главный - долгожданные успехи Советской Армии на всех фронтах Великой Отечественной войны. Москвичи уже привыкли, как к должному, к грому и расцвеченному небу победных салютов. Вся территория Советского Союза была очищена от врага, чувствовалось: полное поражение фашистских захватчиков не за горами. Радость от сознания этого была всеобщей, личные горести и невзгоды стушевывались и отступали на задний план.
Предпраздничное возбуждение не обошло и редакцию. Новогодний номер газеты, который, по общему заключению, получился неплохим, роздали по цехам. Гора, как говориться, с плеч долой.
Гапченко пригласил в свой кабинет весь небольшой коллектив редакции, поздравил с наступающим и добавил:
- Друзья, есть предложение: давайте встретим Новый год вместе, в складчину. Каждый принесет, что может: кто - закуску... Ну, в общем, это даже не столь существенно. Самое дорогое - мы будем вместе, а скатерть-самобранка восполнит веселье. Что скажете?
Редактора поддержали с энтузиазмом.
- У кого же нам собраться?.. - обратился ко всем Гапченко. - Наверно, у Алевтины Михайловны?.. Она ведь у нас единственная буржуйка-домовладелица.
- Конечно, конечно же, у меня, - поспешно согласилась Тина, - места в моем доме всем хватит. Музыки разной полно: патефон, пианино, гитара... Пироги мамочка испечет... Остальное приложится.
- Кто «за», прошу поднять руку... единогласно. Сбор в доме госпожи Крошкиной, - шутливо- торжественным тоном продолжал Гапченко, - улица Зеленая, двадцать, если не ошибаюсь... («Точно», - подтвердила Тина), тридцать первого декабря в двадцать три ноль-ноль. Форма одежды -парадная.
Все переглянулись и рассмеялись: парадная - есть ли она?
- За отличную работу в уходящем году всех премирую... - Гапченко для большего эффекта сделал
